Ежевичная водка для разбитого сердца - Рафаэль Жермен Страница 64

«Зачем просто, когда можно сложно?» – часто говорил мой отец, насмехаясь над матерью, Жозианой или двумя своими дочерьми. Я всегда ругалась с ним, напоминая, что очень многие мужчины тоже склонны усложнять, и называла папу женоненавистником. Он смеялся, отмахиваясь от моих возражений: «Может, я и женоненавистник, но я хоть ничего не усложняю», – гордо говорил он тем же тоном, каким заявлял: «Дела «культурные» я оставляю бабам». Того факта, что он путал простоту с глупостью, отец совершенно не осознавал, и это заставляло меня задаться вопросом: не путаю ли я сложность с умом, что было ничуть не лучше.

Я рассеянно играла с Ти-Гусом, который лежал рядом со мной на одеяле, задрав все четыре лапки, и пытался ухватить зубами мои пальцы, когда запищал мой телефон, уведомляя, что пришло сообщение. Это был Флориан, всего несколько строчек. Его фирма получила заказ на реставрацию старого здания в новом «модном» районе. Он слышал, что я ищу квартиру, и желал мне успеха. Еще несколько осторожных слов о весне и в конце: «Надеюсь, что у тебя все хорошо», искреннее и без околичностей.

Я положила телефон на стул, служивший мне ночным столиком, и подождала немного. Я отвечу ему дня через два-три, говорила я себе. Напишу о квартире и о весне, поздравлю с новым контрактом. Сохраню невозмутимость и дистанцию. Я собралась уже погасить свет, как вдруг мне подумалось, что такие расчеты далеки от «простоты». Я взяла телефон и набрала: «Мои поздравления. Ты заслужил этот контракт. А тебе не кажется, что я все усложняю на пустом месте?»

Две минуты спустя от Флориана пришло короткое сообщение: «Who isn’t?» [58] Я ответила сразу же. Мы послали друг другу еще два десятка сообщений, спонтанных и искренних, закончившихся двумя пожеланиями «Спокойной ночи» и еще одним улыбающимся смайликом от него. Засыпала я с удивительно легким сердцем: я просто написала то, что хотела написать. А из Ноя может вырасти хороший психолог, успела я подумать, и провалилась в глубокий крепкий сон.

Назавтра я проснулась бодрая и полная сил, готовая к двум событиям, казавшимся мне знаковыми в моей новой жизни, в которой я буду решать все сама и стану себе хозяйкой: мне предстояло встретиться сначала с издателем моих «биографий» и поделиться с ним желанием написать что-то оригинальное, а затем зайти к идеальной паре, чтобы подписать договор на аренду.

Встретиться с издателем меня уговорил Максим, сказав, что это ни к чему не обязывает, зато может дать необходимый толчок. Он проявил большую деликатность, употребив слово «толчок», потому что не хуже меня знал, что единственное, что может сдвинуть меня с места после многих лет профессиональной инертности – это мощный пинок под зад. Я отбивалась, упиралась, приводила всевозможные оправдания одно другого безосновательнее, что Максим мне тут же с легкостью доказывал.

– Почему ты меня уговариваешь? – спросила я его.

– Потому что уверен, что в глубине души ты сама хочешь, чтобы тебе дали толчок.

– Ты хочешь сказать: хороший пинок под зад?

Он улыбнулся:

– Я уговариваю тебя из чисто эгоистических соображений, потому что мне любопытно посмотреть, что из этого получится.

Я посмотрела на него искоса, спрашивая себя, в каком извращенном уме рождается подобного рода любопытство, но все-таки договорилась о встрече с издателем – в основном, должна признаться, для того, чтобы не потерять лицо. Никола, разумеется, сразу это понял: узнав, что я встречаюсь, наконец, с издателем для этого разговора, он сказал: «Мне не терпится увидеть, как ты будешь получать Гонкуровскую премию и скажешь, что начала писать, чтобы не выглядеть дурой». Я отвесила ему подзатыльник: комплимент, явно чрезмерный, не компенсировал шпильки, вполне справедливой.

Но он был рад за меня и оставил на моем столе в это утро записочку с пожеланием удачи, придавив листок крошечным красным почтовым ящиком, – уж не знаю, где он его раздобыл. Я улыбнулась и, сунув его в карман пальто, отправилась на встречу.

Здание в центре города, где находился офис издательского дома Империи, выглядело исключительно депрессивно и ухитрялось оставаться таким даже в чудесный весенний день. Я поднялась на последний этаж, где кокетливая девушка с ресепшена, сразу напомнившая мне «Билли», заставила меня ждать в низком кресле, явно дизайнерском и очень неудобном.

Я нервничала, не знала, куда себя деть, и принялась играть с телефоном, чтобы отвлечься и забыть о своих страхах. Пришло сообщение от Максима, который был в курсе моих дел сегодня утром, но не знал, что вчера я чуть не спряталась в почтовый ящик, чтобы не рожать от него детей. «Удачи! Может быть, нагрянут новые времена…» Его сообщение высветилось прямо над тем, что вчера прислал мне Флориан, последним смайликом, который согревал мне сердце всю ночь. Разве Максим не знает, что новые времена всегда пугали меня? Знает, подумала я, потому и выбрал именно эти слова.

Я посмотрела в большое окно, где было видно только небо за спиной у псевдо-«Билли». Я напевала про себя песню Стефана Венна про новые времена, прочно засевшую у меня в голове, пока я читала сообщение Максима. Новые времена начались для меня два месяца назад, когда Флориан бросил меня и разбил мое сердце. Может быть, в самом деле – настала пора превратить эту новизну во что-то позитивное и радостное, как сиявшая за окном весна? Я ответила Максиму коротким «Там будет видно…» и проследовала за двойником «Билли» по коридору, продолжая напевать про себя единственные две строчки песни, которые помнила.

«Отлично сделано», – сразу сказал мне издатель, показав на почти законченную рукопись биографии актрисы/певицы/культиваторши лаванды. Я много работала в последние две недели. В промежутках между пустыми осмотрами квартир я пристраивала ноутбук на стол в столовой рядом с Ти-Муссом, который непременно ложился, свернувшись клубочком, на листки «синопсиса», и писала.

– Спасибо, – ответила я. – Невелика премудрость, надо сказать.

– Не нужно преуменьшать свои заслуги. Ведь не каждому дано влезть в чужую шкуру.

Неужели он искренне полагает, что штампованные биографии, выходящие из моего компьютера, требуют настоящей творческой работы? Но он наверняка не раз говорил ведущим телепередач, которых встречал в кулуарах Империи: «Твое вчерашнее шоу… это войдет в историю телевидения», а «звездам» и «звездочкам», доверявшим ему историю своей жизни: «Мы сделаем из этого хит». Я ограничилась в ответ улыбкой, надеясь, что она вышла вежливой и польщенной.

– Короче, что я могу для тебя сделать, моя красавица?

Он немного напоминал мне отца своим отсутствием сомнений и напором, который теперь редко встретишь у мужчин моложе пятидесяти. Он, кстати, однажды признался мне, что искренне восхищается Биллом, – под большим секретом, разумеется, – никто в Империи не имел права допустить, что продюсер извне может сделать что-нибудь заслуживающее интереса. Я даже подозревала, что сотрудники холдинга обязаны отрицать существование чего бы то ни было, не спродюсированного гигантской машиной Империи, будь то телепередачи, спектакли, книги или «звезды», но, не имея доказательств, я предпочитала этим не заморачиваться.