Изгнанная из рая - Даниэла Стил Страница 65

— Быть может, я смогу чем-то помочь, — предложилДжон Уотерфорд, и Габриэла посмотрела на него с интересом. Когда-то онанаписала сказку о том, как этот человек в компании с Иисусом Христом поплыликуда-то за тридевять земель, чтобы спасти ее папу от ледяного плена. Но, какона теперь знала, Джон Харрисон вовсе не стоил того, чтобы его спасали. Габриэлабыла очень рада тому, что хотя бы мистер Уотерфорд вернулся из этого походаневредимым.

— Не думаю… — Габриэла покачала головой. — Вымногого не знаете. Я хотела спросить, почему мама бросила меня и почему…

Тут она вынуждена была прерваться, чувствуя, что слезыподступили к глазам, а горло сжало словно железным обручем. Ей было оченьнеловко плакать перед этими незнакомыми людьми, но они смотрели на нее такдоброжелательно, с таким сочувствием и пониманием. Миссис Уотерфорд протянулаплаток. Габриэла неожиданно прониклась к ним полным доверием.

— Я хотела спросить у нее, почему она так со мнойобращалась. И почему она никогда не любила меня…

Это были очень трудные и очень серьезные вопросы. ДжонУотерфорд сразу понял, что не знает и половины подлинной истории Габриэлы. Иему не оставалось ничего другого, кроме как быть с ней откровенным. Лгать,изворачиваться или пытаться подсластить пилюлю было все равно уже слишкомпоздно. Габриэла заслуживала прямого и честного к себе отношения. По крайнеймере — с его стороны. Ибо он, сам того не желая, стал невольным сообщникомЭлоизы.

— Откровенность за откровенность, Габи, — сказалон, наклоняясь вперед в кресле. — Быть может, тебе будет больно инеприятно слушать то, что я, тебе сейчас скажу, но мне почему-то кажется, чтоэто тебе поможет. Я был женат на твоей матери девять лет, и это были самыестрашные девять лет в моей жизни. Мы уже подумывали о разводе, но тут у нееобнаружили рак. Я решил, что в подобных обстоятельствах не имею права оставлятьее одну. Я оставался с ней до конца, однако своего мнения об Элоизе я неизменил. Твоя мать была холодной, равнодушной, жестокой, злой и мстительнойженщиной, у которой не было в душе ничего доброго и светлого. Я не знаю, какойматерью она была тебе, но догадываюсь, что вряд ли Элоиза была к тебе добрее,чем ко мне. Мне даже кажется, что свое единственное благодеяние по отношению ктебе она совершила, когда оставила тебя в монастыре. Элоиза была… сквернымчеловеком и, наверное, скверной матерью. Под конец я почти возненавидел ее.

Свою маленькую речь Джон закончил до странности ровнымголосом, и его жена, которую звали Диана, участливо потрепала его по руке. ДжонУотерфорд перевел дыхание и продолжил более естественным тоном:

— Поверь, Габи, я действительно сожалею о том, что тыосталась одна, но мне кажется, что с такой матерью, как Элоиза, ты никогда быне была счастлива. У меня самого осталось в Техасе пять… — он показал Габриэлерастопыренную пятерню, — пять младших сестер и целая куча племянников иплемянниц, но, когда я женился на твоей матери, они перестали навещать меня.Элоиза ненавидела моих сестер, и они ненавидели ее до тех пор, пока она неумерла. Надо сказать, я их нисколько не осуждаю. К этому времени я и сам ужедавно не любил Элоизу. Порой мне казалось, в ней нет ни одной черточки, котораяхоть как-то искупала бы ее злобу, ее нетерпимость, ее приступы неконтролируемойярости. Посвященный ей некролог в газете состоял всего из двух строчек,поскольку, как ты знаешь, о мертвых либо хорошо, либо — ничего… И действительно:никто — буквально ни один человек из тех, кто ее знал, — не смог сказать отвоей матери ничего хорошего, когда она скончалась.

Тут Джон внимательно посмотрел на Габриэлу, опасаясь, неперегнул ли он палку, и она подбодрила его кивком головы.

— Вы говорите, говорите, мистер Уотерфорд. Быть может,мне удастся…

Она не договорила, но Джон понял: в его словах она надеяласьнайти ответы на свои вопросы.

— Так вот, еще тогда, в Нью-Йорке, она пыталась убедитьменя, будто ты разрушила ее брак с твоим отцом, с мистером Харрисоном… Но я непредставлял, как это возможно. Я чувствовал другое — она не то чтобы ревнует, апросто…

Он поморщился, подыскивая слова, и даже несколько разщелкнул в воздухе пальцами.

— Нет, не знаю… Если это и была ревность, то совершеннопротивоестественная. Элоиза не хотела делить с тобой внимание, которое уделялией он, ваши гости, люди на улицах, все. Поэтому я не очень удивился, когда онасказал мне, что отказалась от опеки над тобой в пользу мистера Харрисона. Тымешала ей, но, Габи, мне и в голову не могло прийти, что Элоиза может простовзять и бросить тебя совершенно одну! Если бы я знал, что она так поступила, я,наверное, не женился бы на ней. Любая женщина, которая способна на такое,просто… — В этом месте Джон явно сдержал крепкое словцо, готовое сорваться сего губ. — Наверное, тебе повезло, что она поступила именно так, а невыкинула что-нибудь похуже. Удивительно только, как за все эти годы я такничего об этом и не узнал.

Правда, мы с ней почти не говорили о тебе — как-то раз онасказала, что ей, мол, больно вспоминать свою дочь, и я, болван, молчал, молчализ обычной человеческой деликатности!

Он стукнул себя кулаком по колену и покачал головой. В самомделе, история получалась совершенно удивительной. И мать, и отец Габриэлыпросто отреклись от нее, похоронили вместе со своим прошлым и забыли о ней.

И Габриэла, испытывая небывалый прилив доверия иблагодарности к Джону, рассказала Уотерфордам, как ей жилось с Элоизой, какмать избивала ее и таскала за волосы, и как отец только наблюдал за этим.Побои, больницы, синяки, упреки, обвинения, ненависть, злоба — все было в этомрассказе, который продолжался очень и очень долго. Когда же он наконецзакончился, все трое плакали, и Джон Уотерфорд держал Габриэлу за руку, а егожена Диана обнимала ее за плечи. После матушки Григории и Профессора это былисамые хорошие люди, которых Габриэла когда-либо встречала. Она невольноподумала, что Элоиза не заслуживала того, чтобы такой человек, как ДжонУотерфорд, стал ее мужем. Джон дорого заплатил за сомнительное удовольствиеназвать Элоизу Харрисон своей женой. Когда он рассказывал о ней, его лицо быломрачным, и Габриэла подумала про себя, что седина и большинство морщин,избороздивших его лицо, появились за те девять лет, что он прожил с ее матерью.

— Я очень хотела спросить у них, почему они никогда нелюбили меня, — сказала она, немного успокоившись. — Но теперь я этогоникогда не узнаю.

Для нее это был ключ ко всему — единственный ключ, которыйзапирал двери, ведущие в прошлое.

Габриэла не переставала спрашивать себя, что же было в нейтакого, что вызывало в ее матери лютую ненависть и злобу? Или все-таки винабыла не ее, а ее родителей? Или дело было в чем-то другом — хотя бы в том жераке, который свел Элоизу в могилу? Быть может, он начинался уже тогда, иЭлоиза, чувствуя в себе смертельную болезнь, спешила получить от жизни какможно больше удовольствий, счастья, внимания?..

Нет, все было не то! Если бы Элоиза была жива и им удалосьвстретиться, то Габриэла, наверное, приняла бы в качестве ответа любую ложь,любые отговорки. Еще отправляясь в Сан-Франциско, она в глубине душирассчитывала, что мать извинится перед ней, попросит у нее прощения, скажет,что любила ее, но не знала, не умела выразить свою любовь. Она была согласна навсе, что угодно, лишь бы забыть о той непримиримой, лютой злобе и ненависти,которые она видела в глазах матери и чувствовала в обрушивающихся на нее ударахна протяжении десяти лет своей жизни. Но Элоиза умерла, и некому было ответитьна вопрос Габриэлы.