Милая пленница - Кристина Скай Страница 68

Да, подумала Александра, она порадуется, видя страдания Хоука!

Герцог нахмурился, сжав губы в тонкую линию.

— Ты, похоже, знакома с этой болезнью?

— Жизнь в Индии — это постоянные болезни. Я видела и пневмонию, и многое похуже, — мрачно ответила Александра. — Если у мальчика действительно воспаление легких, самыми тяжелыми будут первые дни. Видите ли, лихорадка усиливается с каждым часом и полностью истощает силы больного. — Она говорила отчетливо, с безжалостным удовольствием описывая течение болезни.

— Боже праведный! — Хоук на мгновение закрыл ладонями покрывшееся испариной лицо. Потом ледяным взглядом посмотрел на Александру. — Что еще? Ты хочешь причинить мне боль, но чем больше я буду знать, тем лучше смогу подготовиться к борьбе за моего ребенка.

— Если это пневмония, мальчик будет очень страдать от боли. Он не сможет ни есть, ни пить, но он должен будет это делать, чтобы выжить. Если лихорадка усилится, он не будет узнавать никого, даже вас.

Каждое слово вонзалось в сердце Хоука, как острый шип.

— Я постараюсь запомнить все это.

Александра резко встала; в это мгновение она нравилась самой себе даже меньше, чем нравился ей сидевший перед ней человек, изучавший ее холодным взглядом.

— Но, разумеется, если мальчик хоть вполовину так же толстокож, как его отец, он непременно выживет. — С этими словами Александра вышла за дверь, оставив за собой легкий аромат ландышей.

Герцог несколько минут неподвижно сидел за столом, глядя на дверь, за которой исчезла Александра. Он был чрезвычайно бледен, его лоб прорезали морщины.

Он внезапно вернулся мыслями в Ла-Корунью, в Испанию… услышал скрип телег, мычание волов, стоны умирающих английских солдат… Его обжигал лютый холод, и надо всем вокруг витал отвратительный запах смерти…

Хоук закрыл глаза и опустил голову на судорожно сжатые кулаки.

Первые часы путешествия были сплошным кошмаром. Двое, сидевшие в карете, молчали, не говоря ни слова. Рана Хоука давала о себе знать при каждом толчке, и он пытался справиться с болью.

Когда они выехали из имения Хоуксворта, солнце уже садилось, и вскоре сумерки укрыли окружающий пейзаж серой пеленой. С приближением темноты ехать становилось все труднее. Джефферс, сидевший на козлах, изо всех сил вглядывался вперед, чтобы рассмотреть дорогу в слабом свете двух фонарей, подвешенных к карете. До Александры время от времени доносилось ворчание старого кучера, рассуждавшего об опасностях ночных поездок, и она вполне соглашалась с ним. Она попыталась заснуть, но безуспешно и с разочарованным вздохом стала смотреть в темное окно.

В какой-то момент дорога стала лучше, но было это через час или через несколько минут после их отъезда из Хоуксвиша, Александра не могла бы сказать. Появилась луна, она поднималась все выше и выше; время от времени ее затягивала дымка облаков. Теперь дорога напоминала серебряную ленту, тянувшуюся на запад. Карета, управляемая опытной рукой Джефферса, покатила быстрее, поднимая столбы пыли над меловым трактом.

Хоук не издавал ни звука. Александра то впадала в дремоту, то снова просыпалась, пока наконец не заснула по-настоящему. Ее разбудили грубые голоса и ржание лошадей. Хоук поднялся, и на его сумрачное лицо упал серебристый лунный луч. Александра испугалась. Глаза герцога были светлыми и бездонными, побелевшее лицо прорезали морщины боли и усталости. Кучер распахнул дверцу кареты.

— Окфилд, ваша светлость.

Александра неуверенно встала на затекшие ноги и с помощью Джефферса вышла наружу. Хоук молча, с каменным выражением лица, последовал за ней. У входа в гостиницу их встретил ее жирный владелец, торопливо вытиравший короткопалые руки о засаленный фартук. Ему хватило одного единственного властного взгляда Хоука, чтобы суетливо броситься к лестнице, ведущей на второй этаж, указывая дорогу герцогу. Наверху, в лучшей гостиной постоялого двора, для них накрыли стол.

Пока они ели, в Хоуке все нарастало нетерпение, хотя он ничем не показывал этого. Он встал и подошел к окну, выходящему во двор. Александра молча доложила еды на его тарелку. Себя она с трудом заставляла глотать пищу.

— Что, мисс Мэйтланд, неужели ты обойдешься без истерики? — спросил Хоук, снова садясь за стол и с некоторым удивлением поглядывая на девушку. — Неужели не станешь жаловаться на ужасную еду, на отвратительную гостиницу?

— А В этом есть какой-то смысл?

— Разумный вопрос. Но разум не в состоянии удержать женщин от жалоб. — Хоук попытался протолкнуть в горло кусок, но тут же отодвинул тарелку и протянул руку к бутылке отличного бургундского, которое выставил для них хозяин.

— Выпьешь со мной?

— Пожалуй, нет.

— Похоже, ты думаешь, что и мне лучше не пить?

— Вряд ли вино пойдет на пользу вашей ране, — холодно произнесла Александра.

Герцог стукнул стаканом об стол, и вино выплеснулось на обшарпанное дерево.

— А тебе какое дело, черт побери?!

— Абсолютно никакого, — зло бросила она.

Хоук, резко выбросив через стол руку, схватил Александру за пальцы. Она нахмурилась, глядя на их руки, лежащие на залитом вином столе, — большую и маленькую, бронзовую и светлую. Одну твердую, как камень, другую мягкую и нежную.

— Прости меня, — грубовато сказал Хоук.

— За что именно? — с горечью поинтересовалась Александра. — Не слишком ли много поводов?..

— А ты всегда невинна, так? Твое воспевание собственных добродетелей начинает мне надоедать. — Хоук грубо оттолкнул ее руку и встал из-за стола. Он быстро подошел к окну и злобно дернул занавеску в сторону. — Какого черта Джефферс там медлит? Давно уже должен был сменить лошадей. Я сказал ему, чтобы справился за полчаса, и ни минутой больше. — Выразительно выругавшись, он вернул занавеску на прежнее место и обернулся к Александре; на его лице виднелась явная угроза. — Кстати, в Лондоне ты будешь называть себя Мэйфилд.

Александра едва не подавилась крошечным кусочком ростбифа, который как раз пыталась проглотить.

— Вы что, с ума сошли? Я не намерена больше скрывать свое имя.

Хоук сложил руки на груди; на его губах заиграла циничная улыбка.

— Не так давно ты весьма упорно скрывала свою личность — ну по крайней мере от меня. Или это было тебе нужно лишь потому, что ты замышляла убить меня?

— А если и так? Вы ничего лучшего и не заслужили. А мне незачем стыдиться фамилии Мэйтланд!

— Если ты хочешь, чтобы я помог восстановить репутацию твоего отца, делай то, что я говорю, женщина! Мне вообще-то наплевать и на честь твоего отца, и на твое раздутое самомнение, но мы заключили договор, и я намерен выполнить его условия. А если твое настоящее имя станет известно, все мои усилия пойдут прахом.