Ежевичная водка для разбитого сердца - Рафаэль Жермен Страница 68

Я прекрасно понимала причину своей нервозности: это одиночество я сама себе навязала. А ведь я провела много долгих дней и немало вечеров совсем одна, когда жила с Флорианом. Он работал в офисе, иногда допоздна, а я дома. Меня тогда вполне устраивали эти спокойные дни, я писала свои биографии, разговаривала (но не так активно) с котами, часами читала, с удовольствием ела в одиночестве с хорошей книгой.

Но это навязанное одиночество представлялось мне вызовом – именно это слово, кстати, употребила Жюли Вейе, когда я позвонила ей, чтобы сказать, что пропущу две ближайшие встречи. Я изложила ей свой план с энтузиазмом, даже мне показавшимся немного ребяческим (в конце концов, я не отправляюсь покорять в одиночку Килиманджаро, я просто проведу две недели на берегу озера в Эстрии, что такого?!).

– А ты видишь это как вызов себе самой? – спросила меня Жюли своим красивым, чуть хрипловатым голосом.

– Нет! Вовсе нет, вот еще!

Я была почти оскорблена: неужели мой психотерапевт считает, что я настолько слаба духом, чтобы считать две недели одиночества вызовом? Но, повесив трубку, я поняла, что это именно так. И дух соревнования во мне, проявлявшийся в самых абсурдных ситуациях (типа: я докажу моей четырнадцатилетней сестренке, что я более взрослая), в очередной раз заработал.

«Смешная мамочка, сама себе бросает вызовы, а, котятки?» В ответ я дождалась раздраженного «мяу» от Ти-Мусса. Ну и отлично, сказала я себе. Больше ни слова, пока не приедем в шале. Еще один славный вызов для чемпионки.

Маленькое озеро было еще сковано льдом, снежные шапки медленно подтаивали на деревьях и галереях. Место было очаровательное, даже весной, чья неблагодарная палитра выкрасила пейзаж в гризайль блеклых буро-серых тонов. Только лучше было не смотреть на дом, горделиво возвышавшийся над озером, с резными коньками и широкими балконами темного дерева. Флюгер в виде льва, специально заказанный моим отцом у мастера, который нашел его задумку несуразной, тихонько поскрипывал над крышей.

Я поднялась по ступенькам (это были толстенные бревна, распиленные в длину) к парадной двери, открывавшейся в большую гостиную, и поставила на пол клетки с котами. Они вышли и, осторожно принюхиваясь, шагнули в дом – мордочки вытянуты, глаза вытаращены, вид подозрительный. И было отчего: многочисленные оленьи головы смотрели на нас с высоких стен, а у огромного камина лежала устрашающая медвежья шкура.

Когда-то я занималась любовью с Флорианом на этом полярном медведе со столь трагической судьбой и теперь, глядя на мех, чувствовала, что сердце не умещается в груди. Я направилась к шкуре, подняла ее, удивившись, какая она тяжелая, и отволокла в одну из маленьких комнат на втором этаже: я не хотела видеть всякий раз, когда она попадется мне на глаза, два сплетенных тела на белом меху. Вернувшись в гостиную, я показала язык голове лося, которая смотрела на меня – я готова была в этом поклясться – как-то странно.

Мой отец, разумеется, не убил своими руками ни одного из этих бедных животных. На охоте он бывал, но всегда возвращался с пустыми руками: он был из тех охотников, что идут в лес, чтобы пить что покрепче, обмениваться сальными и солеными шутками с товарищами и, при случае, мазать по ни в чем не повинным косулям. По возвращении он травил нам немыслимые охотничьи байки, мы смеялись, и я подозревала, что он даже ни разу не прицелился. Сам он скорее умер бы, чем в этом признался, но он был слишком чувствителен для охоты.

Поэтому трофеи были куплены у других, более мужественных и закаленных охотников, и мы все могли благодарить Жозиану, без которой на этих стенах наверняка оказались бы головы льва и зебры. Но представители африканской фауны не отвечали ее замыслу «охотничьего домика/канадской хижины», включавшему зато каяк из березовой коры, красовавшийся на колпаке гигантского камина, над двумя веслами, которые Жозиана отстояла, несмотря на наши замечания и тот факт, что два настоящих каяка в сарае подтверждали нашу правоту.

Она послала мне бесконечно длинное электронное письмо с практически полным перечнем всего, что было в кладовой, в погребе и в сарае, и чем я, писала она, должна непременно пользоваться, как мне вздумается. (На что мне двенадцать мешков турецкого гороха и три тобогана? [59] Загадка.) Она также объяснила мне во всех подробностях, как работают колоссальный телевизор в гостиной и более скромный – в хозяйской спальне.

Но телевидение мой вызов не предусматривал, и я поспешила отключить их от сети, как будто боялась, что не смогу удержаться, если пройду мимо работающего телевизора. Та же участь постигла беспроводной роутер (еще одно искушение), а перед одним из телефонных аппаратов я постояла в задумчивости, спрашивая себя, хватит ли меня на то, чтобы отключить все. В конце концов я махнула рукой, не преминув сказать пробегавшему Ти-Муссу, что уж как-нибудь смогу удержаться и никому не звонить две недели. Мне показалось, будто кот смотрит на меня с сомнением, что я сочла дурным знаком, и решила выйти прогуляться.

Гуляла я в итоге почти три часа по узким дорожкам, раскинувшимся вокруг шале, встречала на пути стариков и велосипедистов, видела красивые каменные дома и косуль, которые флегматично поднимали голову при виде меня и снова принимались мирно пастись. Видно, жизнь у косуль в Эстрии спокойная.

Я думала о Флориане, о Максиме, о моих друзьях и родных, об окружающем меня мире и о себе в нем, я просто дала волю своим мыслям, потому что мне было любопытно, куда они меня приведут. И через пару часов я удивилась, поняв, что не думаю почти ни о чем. Я шла по щебенке дорог и сухой соломе еще не засеянных полей, смотрела на рисунок голых ветвей на небе, на быстрые трепетные движения ушей встречной косули.

Мне пришлось сделать над собой усилие, чтобы осознанно задуматься о моей ситуации, отчего у меня резко испортилось настроение: я прекрасно понимала, что как-то смешно заставлять себя думать, когда можно просто жить, и мне не хотелось на сей раз созерцать свой пупок. Но приходилось признать очевидное: я уехала в эти дивные места для того, чтобы созерцать свой пупок, в надежде перестать на нем зацикливаться. Интересный случай, сказала я себе, надо будет обсудить его с моим другом Ноем.

Я вернулась к дому, спрашивая себя, не стоит ли и вправду, как советовала мне Катрин, составить список, где перечислялись бы мои задачи на ближайшие две недели. Мне это казалось немного смешным и очень «катринским», но старый добрый подход «если на то пошло» начинал представляться все более разумным.

Каковы же эти задачи? Разобраться в себе. Встать на ноги – мне казалось, с тех пор как ушел Флориан, и даже раньше, что я как будто плыву, меня несла какая-то волна или сквозняк, в этом не было ничего неприятного, даже наоборот, но это не давало мне коснуться земли, опереться на нее и самой решить, куда идти. Я болталась в невесомости, не поддаваясь закону тяготения. Мне вспомнилось виски капитана Хэддока [60] в «Мы ходили по луне», превращавшееся в жидкий шар, когда ракета покидала нашу планету. В детстве меня завораживала эта картинка, и я завидовала легкому и свободному шару, неподвластному законам земной физики.