Сердце Сапфо - Эрика Джонг Страница 7

Даже прекраснейших из дев.

Как-то в лунную ночь я дремала в своем шатре, когда меня разбудил грубоватый шепот:

— Мы сегодня отплываем в Пирру — ты с нами, Сапфо?

Я проснулась, протерла глаза, увидела солнечную бороду Алкея и решила, что передо мной Аполлон.

— Мы уплываем сейчас или никогда!

Он снился мне — и вот явился наяву.

— Сейчас, — сказала я, выбираясь из постели.

Может быть, я спросила у него, зачем ему я, если он предпочитает мальчиков? Может быть, я вспомнила мою мать, бабку с дедом, Праксиною? Конечно нет! Мне было шестнадцать!

Я последовала за Алкеем и его людьми в гавань, где мы пренебрегли положенными жертвоприношениями богам, чтобы не привлекать к себе внимания, взошли на торговое судно с прямоугольным парусом и отправились из Эреса в Пирру. Нос этой черной лодки был украшен двумя свирепыми голубыми глазами, словно она заглядывала в будущее. Я прыгнула на борт, даже не оглянувшись.

Да будь это даже ненавистная ссылка, я бы все равно радовалась ей. Мое подлинное обучение поэзии началось.

Выше стропила!

Жених ступает, как Арес.

Сапфо

В ссылке мы жили в рощице над Пиррой на другой стороне острова. Алкей и его люди составили заговор, чтобы избавить Лесбос от Питтака. Они ненавидели его за ум и проницательность. А может, ненавидели себя за отсутствие у них этих качеств. На самом же деле Питтак перехитрил их. Они проклинали его жестокость, а сами планировали жестокий заговор.

Прежде Алкей был в союзе с Питтаком против предыдущего тирана — Мирсила, но потом они рассорились, одним богам известно почему. Питтак был из тех вождей, что поддерживают дружбу, руководствуясь корыстными соображениями. Он не получил аристократического воспитания, а потому и не испытывал из-за этого угрызений совести. В этом-то все и дело.

В основе ненависти между Алкеем и Питтаком лежало противостояние нового и старого. Семьи аристократов, вроде семьи Алкея или моей, когда-то правили этими островами и хозяйничали в этих водах. После войны с афинянами нам на смену пришли люди более грубого сорта. Наши семьи принадлежали к аристократии, нас воспитывали для праздности и песнопений. Люди вроде моего отца считали войну искусством. С другой стороны, такие, как Питтак, изначально готовили себя к коммерции и махинациям. Питтак никогда бы не бросил щит в аристократической гордыне, как это сделал Алкей. Питтак был убежденный политикан. Он умел говорить одно, а делать другое. Врать с честным выражением лица Страстный оратор, он верил только звуку своего голоса. Питтак был непобедим, потому что древнее понятие чести не сковывало его по рукам и ногам.

Алкей совершил немыслимое: он высмеял Питтака в остроумных стихах, которые теперь восторженно повторяли по всему острову. Насмешка приводит тиранов в бешенство, даже если они и делают вид, что они выше этого.

Теперь Питтак хотел ни много ни мало уничтожить Алкея, чтобы подавить мятеж и укрепить свою власть. Но убить Алкея он не осмеливался, опасаясь бунта старой аристократии. Поэтому ссылка была наилучшим решением проблемы.

Я тоже ненавидела Питтака за то, что он, как мне тогда казалось, низвел мою мать до положения, шлюхи, пусть она и сама выбрала такую судьбу. Ее любили крупнейшие аристократы Греции. Бродячие певцы слагали ей песни. Художники писали ее портреты. Философы рассуждали о любви на ее примере. Благородные воины, а среди них в первую очередь мой отец — умерли ради нее, а теперь она стала любовницей простолюдина. Если ей не было стыдно, то мне было стыдно за нее. Меня обуревала ярость, я страдала за своего несчастного покойного отца. А может быть, я завидовала матери, которой так легко давались многочисленные победы над мужчинами? Она могла вызывать у меня и приступы ярости, и слезы сострадания. Я питала к ней сплошь противоречивые чувства. Я так сильно любила ее, что ненавидела!

— Есть только один человек, который может провести нас к Питтаку, когда рядом не будет стражников. И этот человек — твоя мать.

— Если ты просишь меня предать собственную мать, то ты просишь слишком многого, Алкей.

— Я ни слова не говорил о предательстве.

— Ты не говорил о предательстве — ты имел его в виду.

— Чепуха. Забудь о том, что я сказал. Но помни: твоего отца убил Питтак. Он бы и тебя, не задумываясь, принес в жертву. И твою мать. Он не знает, что такое преданность. Он считает преданность глупостью. У него есть только ненасытное брюхо и волчий аппетит.

— Насколько мне известно, все мужчины считают преданность глупостью. Мой отец вернулся домой урной с прахом, но я должна быть счастлива: он умер славной смертью. Не знаю, что это означает. Ненавижу все эти славные смерти. Ненавижу смерть. Это мой отец сказал, что я должна жить, и не позволил оставить меня на вершине холма, как других новорожденных девочек. Я любила его. А он обожал меня. Я предана ему и моей матери, хотя преданность на Лесбосе теперь не в моде.

Так я ответила Алкею. Но где-то в глубине моего мятежного сердца я, видимо, жаждала предать мою невыразимо красивую мать!

Алкей принялся увещевать меня. Он соблазнял меня, он меня изводил. Он ласкал мое лицо, мои руки, мои бедра. Он сочинял для меня песни. Наконец я согласилась сопровождать его заговорщиков. Я говорила себе, что буду только смотреть, но не участвовать в кровопролитии. И, даже после его безрассудств на симподии я все еще думала, что могу управлять им. Думала, что могу управлять собой.

В роще, вдвоем, мы говорили и не могли наговориться, а чем больше мы говорили, тем сильнее я влюблялась в Алкея. Я влюбилась в его внешность, его поэзию, его сумасбродные речи. Я всегда питала слабость к красноречивым мужчинам.

— До появления богов все было бесформенность, хаос и темнота, — говорил он. — Чернокрылое существо — его немигающие глаза видели все. Потом появился ветер. Он совокупился с ночью, которая разродилась серебряным яйцом, а из него вышел Эрос… Без Эроса на земле не было бы ничего живого…

— Но Эроса родила Афродита. А сама она родилась из морской пены, вскипевшей, когда Крон бросил в море яички своего отца Урана, — проговорила я, прилежная ученица своей матери.

— Ты можешь верить во что угодно, но знай: в основе всего — Эрос. Это Эрос вихрем проносится по нашим жизням, оставляя после себя хаос… а Афродита смеется.

— Я ни за что не поверю в философию, которая бесчестит Афродиту, — торжественно произнесла я.

— Афродита сама себя бесчестит, — рассмеялся Алкей, — Как и ее приверженцы.

— Богохульство! — возразила я.

Когда мы пробыли вместе какое-то время — достаточное, чтобы увидеть, как Алкей утоляет свою страсть с юными безбородыми моряками, — я невинно спросила у него:

— А когда ты в последний раз занимался любовью с женщиной?