Изгнанная из рая - Даниэла Стил Страница 8

— Я всегда буду любить тебя, Габи… — эти слова былиобращены и к десятилетней девочке, которой Габриэла когда-то была, и к взрослойженщине, которой она станет, когда труднопреодолимый перевал останется позади.Габриэле предстоял еще долгий путь, и настоятельница знала, что он будет опасени тернист.

— Я тоже люблю вас, матушка. И я… не могу уйти от вас.Не гоните меня, пожалуйста… — Она прижималась рукой к грубой черной шерстимонашеской накидки и снова чувствовала себя маленькой девочкой, у которойникого не осталось на свете.

— Я всегда буду с тобой, Габриэла. Я буду молиться затебя.

И, не сказав больше ни слова, настоятельница подвелаГабриэлу к двери кабинета и, отворив ее, сделала знак ожидавшей в коридоресестре Марии Маргарите.

Габриэла шагнула в коридор и обернулась, чтобы в последнийраз посмотреть на матушку Григорию. Слезы ручьями сбегали по ее щекам.

— Прощайте, — шепнула она. — Я всегда будулюбить вас.

— Да поможет тебе Господь, — ответиланастоятельница и, перекрестив Габриэлу, повернулась к ней спиной. Дверьбесшумно закрылась. Габриэла некоторое время стояла перед ней неподвижно, всееще не веря в то, что с ней произошло. Для нее как будто затворилась дверь ксердцу матери, которой настоятельница была для нее все эти годы. Габриэла незнала, что по ту сторону дверей старая монахиня тихо плачет, уронив голову настол.

Сестра Мария Маргарита отвела всхлипывающую Габриэлу насклад, где ей выдали комплект нижнего белья и старые, но добротные и крепкиетуфли. С платьями неожиданно возникло затруднение. За последние полторы неделиГабриэла сильно похудела, поэтому одежда висела на ней как на вешалке. В концеконцов она остановилась на мешковатом сарафане из темно-синего полиэстера сжелтым набивным рисунком, который был номера на два больше, чем надо, и на ещеболее уродливом черном с блестками платье. Оно сидело несколько лучше, чемсарафан, да и черный цвет гораздо больше соответствовал душевному настроюГабриэлы. Она быстро обменяла одно черное платье на другое и сложила в побитыйфибровый чемодан свои немногочисленные пожитки.

В последнюю очередь Габриэла сняла свой черный головнойплаток. Она вспоминала, как много раз снимала его для Джо, когда они тайкомвстречались. Теперь она расставалась с апостольником навсегда — и вместе с ними с сестрами, с монастырем и со всем, что он для нее значил. Это была цена,которую ей пришлось заплатить за несколько часов блаженства.

Бережно уложив апостольник на стол, застланный светлойклеенкой, Габриэла выпрямилась и повернулась к сестре Марии. Их взглядывстретились, и они некоторое время молча смотрели друг на друга. Сестра МарияМаргарита была первой, кто встретил Габриэлу на пороге монастыря много летназад. С тех пор она почти не изменилась и по-прежнему напоминала колдунью, нотеперь Габриэла твердо знала, что эта колдунья была доброй. Все обитательницымонастыря желали ей только добра, но она сама все испортила…

— Прощайте… — одними губами произнесла Габриэла, истарая монахиня крепко обняла ее. Обет молчания все еще запрещал ей говорить,но не запрещал плакать, и несколько мгновений обе они проливали слезы наднеизбежностью расставания и над неизвестностью, которая ждала Габриэлу запорогом монастыря. Ее судьба должна была стать жестоким уроком для остающихся,но старая привратница знала, что никогда и ни за что не расскажет никому о том,какое бесконечное горе она увидела в глазах этой молодой женщины в последниеминуты ее пребывания в монастыре.

Наконец они разжали объятия. Габриэла вышла к воротаммонастыря вслед за той, что на протяжении двенадцати лет была ее сестрой, атеперь должна была остаться на берегу широкого и бурного моря, в плавание покоторому уходила маленькая лодочка Габриэлы. Сестра-привратница медленноотворила маленькую калитку. Секунду Габриэла колебалась, потом шагнула за пороги остановилась, не в силах совладать с дрожью в коленях. Это был шаг в пустоту,во мрак неизвестности. Габриэла обернулась в отчаянии, бросив на старуюмонахиню последний взгляд, исполненный мольбы. Но Мария Маргарита только покачалаголовой и медленно затворила калитку. Полуденное солнце ярко блеснуло налатунном кольце, и Габриэла услышала лязг задвигаемого засова.

Отныне монастырь перестал для нее существовать. Габриэлаосталась одна.

Габриэла долго стояла за воротами монастыря. Она просто незнала, куда теперь идти, что делать, с чего начать. Единственное, о чем онабыла в состоянии думать, это о том, что всего за несколько дней она потерялалюбимого, ребенка, семью, дом. Всю жизнь. Только сейчас к ней пришло осознаниеогромности этой потери. Габриэла даже пошатнулась, но устояла. Стучаться вдверь, которая закрылась для нее навсегда, скрестись в неподатливое дерево иумолять, чтобы ее впустили обратно, было бесполезно — она понимала это слишкомхорошо. Этим она только еще больше огорчила бы тех, кого она любила и кто любилее. Поэтому, переложив чемоданчик в другую руку, Габриэла медленно побрелапрочь.

Она знала, что должна найти где-то комнату и работу.Посоветоваться было не с кем. У нее не было в Нью-Йорке ни одного знакомого.Даже адресов своих бывших однокурсниц по университету Габриэла не моглаприпомнить. Да и знала ли она их? Все свои надежды на будущее она связывала смонастырем. Ей было незачем заводить мирские знакомства.

В конце концов Габриэла села на первый попавшийся автобус,идущий к центру города, решив для себя сойти на десятой остановке, но вскоресбилась со счета. В итоге она сошла на перекрестке Восемьдесят шестой улицы иТретьей авеню. Зачем она сюда приехала? Пока она тряслась в автобусе, у нее появиласьбезумная идея попробовать разыскать отца. Она вошла в ближайшую телефоннуюбудку и позвонила в адресный стол Бостона. Ей ответили, что в этом городе нетни одного Джона Харрисона, который родился бы в указанном ею году.

В конце концов, так ничего и не добившись, Габриэла повесилатрубку. Недавно ей исполнилось двадцать три, но она вынуждена была начинатьжизнь сначала, чувствуя себя как малый ребенок — ничего не знающий и почти неориентирующийся в окружающей действительности. Даже просто переходить улицы,если на них не было светофора, она отвыкла.

Выходя из будки, Габриэла почувствовала легкоеголовокружение и поняла, что ей следует поесть. В последний раз она завтракалаеще в больнице, а сейчас было уже за полдень. Голода она, правда, не чувствовала.

Она еще немного постояла возле будки. Мимо нее в обоихнаправлениях бежали, спешили люди. У каждого, казалось, была какая-то цель, итолько она одна никуда не торопилась, застыв на месте словно увесистый каменьпосреди бурной реки. В конце концов ей стало даже немного не по себе. Габриэлазаставила себя зайти в небольшое кафе, которое находилось совсем рядом. Там оназаказала чашку чая и булку и долго сидела, глядя прямо перед собой. Машинальноотщипывая от булки крошечные кусочки, она отправляла их в рот и вспоминалапоследние слова матушки Григории. Настоятельница назвала ее сильной. Габриэлавновь и вновь удивлялась тому, почему все считают ее какой-то особенной, нетакой, как все. Эта фраза стала для нее уже чем-то вроде дурной приметы,несомненного признака того, что те, кого она любит, вот-вот оставят ее одну.Этими словами они словно подготавливали Габриэлу к неизбежному, зная, что безих помощи и поддержки сила и мужество ей действительно понадобятся.