Мэри Поппинс для квартета - Тереза Тур Страница 8

— У нас пока все по-походному, Инна Львовна не приехала еще. Мальчишек собирает. Потом все будут правильно. Обед и ужин — правильные, в столовой и с посчитанными калориями.

Тут стало смешно мне:

— To есть вы не собирались ее увольнять, а меня просто…

— Ну, мне же надо было успеть включить свое обаяние и уговорить вас.

Я вспомнила, как он «включал» свое обаяние.

— Я льщу себе?

Из комнаты, на пороге которой мы застыли, донеслось:

— Олег, может быть, ты представишь мне гостью?

— Прошу.

Гм… Классическая тяжеловесная роскошь — такой навороченный новодел под старину. Высоченные потолки, камин. Белоснежная лепнина. В одной стороне — круглый стол, заставленный всяческими яствами. Там же стоял запотевший графинчик. Судя по блестящим глазонькам мужиков — уже не первый.

— Добрый вечер, — поприветствовала я бывшего солиста. Вот кто глубокой ночью в гостях у бизнесмена.

— Добрый, — поднялся он. Мощный, красивый. И с потрясающей энергетикой. Вот непонятно, какой человек, что за характер, а энергией, которая идет от него, просто хочется напиться. А ведь это он и петь не начал. Мда, такого потерять…

— Позволь представить тебе Олесю Владимировну, — сделал широкий жест рукой бизнесмен. — Олеся Владимировна, это… Сергей… Гм… Сереж?

— Юрьевич.

— Очень приятно, Сергей Юрьевич, — улыбнулась я.

— С ума сойти, как официально, — широко улыбнулся певец, склонившись над моей рукой. Теплые губы коснулись моих пальцев. Олег Викторович отчего-то нахмурился и мрачно произнес:

— Олеся Владимировна у нас учитель. И к такому официозу привыкла.

Какие-то еще слова были у него на губах, но он решительно прогнал их — и пошел к выходу из комнаты, проворчав: «Вас надо покормить».

— Олеся Владимировна, не обижайтесь, но… Вы действительно надеетесь справиться? — сел напротив меня певец.

— Главное, в этом уверен Олег Викторович. И переубедить в обратном его не удалось.

— И не удастся! — донеслось откуда-то.

— Как-то так.

— Очаровательно, — улыбнулся солист. — И какие у вас планы?

— Пока наблюдать.

— И что вы увидели?

— Что вы, допустим, человек, не склонный к скандалам. Вы ненавидите выяснений отношений, вы терпеливы, но вашего терпения хватает на одиннадцать месяцев. Потом вы просто уходите без объяснений. Просто… в туман. Никакого плана на сольную деятельность у вас не было.

— Вы ведьма?

— Я — учитель. А на ютубе чудесные ролики, смотреть их — одно удовольствие. И, главное, все с датами.

— И вы их смотрели?

— Я серьезно отношусь к работе.

— Так что же я не стал терпеть?

— Как я поняла, у вас случился конфликт с… Длинноволосый?

— Лева.

— Именно. Вам никто не говорил ничего грубого. Нет. Я так поняла по движениям и жестам, что вокалистам такого уровня это и не надо. Изменились взгляды. К вам просто начали вставать спиной, когда вы пели. Позволяли себе разговаривать или засмеяться, когда у вас был сольный кусок. Беззвучно, чтобы не портить запись. Но вы спиной это чувствовали. Вы старались. Лучше петь, старательнее интонировать. Но становилось все хуже и хуже.

— Олег, — солист откинулся на спинку стула, глядя на меня с какой-то опаской, — я беру свои слова. И мнение заодно. Все беру обратно. Это не учитель, это — колдунья.

— Ха, — передо мной появилась тарелка, вилка и нож.

Я кивнула. А что они хотят — вот много-много лет назад, у меня был конфликт в седьмом классе между мальчишками, дрались серьезно, с упоением, чудом без серьезных членовредительств… Вот там мы мозги сломали. Что делать? Как остановить? Чтобы никто не покалечился? Как произошло. С чего? Вот с чего вдруг в нормальном классе, подобранном и до того дружном, такая вот… беда.

Разрешилось все случайно. Я шла домой — и услышала около помойки родные до боли голоса.

— Долговцы поганые!

— Свободовцы уродские.

И много других выразительных эпитетов.

Я кинулась, соображая. Свободовцы и долговцы — это было из игры «Сталкер», которая вышла в том далеком году — самая первая, самая-самая. Мужское население фанатело ей до жути. Массово. И нас это не минуло. А мальчишки в классе разделились. Просто разделились на группировки и привнесли это в настоящую жизнь.

Потом, на выпускном, они говорили, что реально испугались, когда я влетела на ту помойку. Вид у меня был такой, что я сейчас убью всех, не разделяя на группировки. Причем не расстреляю, как военные. Или не пырну ножом, как в пьяной драке, как другие сталкеры. Нет. Просто порву. На маленькие-маленькие кусочки.

Как адская гончая.

Я сочла это комплиментом, хотя мальчишка, ляпнув, очень смутился.

И как-то все стихло. Ну, после моей проникновенной речи. Или все-таки побоялись, что на самом деле загрызу?

Вот тогда догадаться, что в головах у подростков, было сложновато. А тут. Видео полно, интервью, где этого Сережу просто затыкали — тоже. Так что… Догадаться было «сложно». Странно было, почему обратила на это внимание лишь я.

— Ты почему мне не сказал? — гневался между тем Олег Викторович.

Сергей только смотрел укоризненно.

— На своих не стучим, — перевела я взгляд.

— Я Леву просто пришибу!

— Не надо, — попросила я. — Даст обратный эффект.

Сергей наигрывал на столе, на воображаемых клавишах, какую-то воображаемую мелодию. Судя по тому, какая морщина прорезала его лоб, то мелодия явно была тяжелая и не получалась.

— Я чуть петь не перестал, — наконец выдохнул он. — С ума сходил.

— Зачем? — прорычал хозяин балагана. — Нет, Сереж, у тебя реально с головой проблемы!

Любопытно… Вот людям за сорок, а проблемы те же, что и у подростков. Сразу сказать, сразу возмутиться. Сразу выяснить отношения! Да даже в нос дать! Не, им, вокалистам, наверное, нельзя. Не жизнь, а самоотречение. Семечки нельзя, холодное — табу. Даже водки вдоволь не выпить, если плотный график, а поешь вживую.

Но вот так молчать несколько месяцев… Особенно, если окрысились свои… Не человек. Дуб. Крепкая порода дерева.

— Возвращайся, Сереж, — проникновенно проговорил Карабас. — Я ударю Леву по самому дорогому, что у него есть!

— Надеюсь, не по его эго, — хмыкнул вокалист. — Он не переживет.

— Нет, ваши эго останутся с вами. Вы с ними поете лучше. Я вдарю по кошельку.

Сергей отрицательно покачал головой:

— Слушай, я ведь смотрел, как ребята мотались в этом году. По стране, по миру. И вдруг понял, что… слишком я стар для этого.