Претендентка на русский престол - Елена Арсеньева Страница 9

– Сбился с дороги и приехал часа за полтора до вас, – развел граф руками, едва не задев шпагою успевшего отскочить Гаэтано. – Ужинать не стал, попросил сразу ночлега. Задремал, но вдруг услышал женские крики, схватился за шпагу – и в коридор. Не тут-то было: дверь моя заложена. Вышиб ее, конечно, но за порогом меня поджидали трое… Пока отбивался, новые набежали. Спасибо, герой сей вовремя подоспел. Это настоящий лев! – Он ткнул шпагою в сторону Гаэтано, опять лишь чудом не проткнув бедного парня насквозь. – Простите великодушно, ваше сиятельство, что поздно подмога вам пришла…

– Бог с вами, Петр Федорович! – Августа протянула ему руку для поцелуя, а когда он, зажав шпагу под мышкою, почтительно приложился, звонко чмокнула его в лоб. – Теперь понятно, почему они на нас всем скопом не бросились: вы их на себя отвлекли. Всем сердцем благодарю вас и тебя, Гаэтано! – Малый тоже был удостоен чести коснуться лилейных, окровавленных пальчиков. – Сей храбрец – кучер наш, Петр Федорович. Он-то нас сюда и завез, дурень! – Брови Августы вновь сошлись к переносице, но при взгляде на красивое, отважное лицо Гаэтано она смягчилась. – Прощу тебя лишь тогда, когда нас к «Св. Франциску» доставишь. Да как можно скорее!

Гаэтано даже подпрыгнул от радости и опрометью кинулся в коридор.

– Слушаюсь, eccellenza! [7] – раздался его ликующий вопль с лестницы.

– Дозвольте пойти одеться, княгиня! – Граф наконец заметил свой туалет и устыдился.

– Погодите, Петр Федорович, – жестом остановила его Августа. – Хочу в вашем присутствии поблагодарить моего самого храброго солдата!

Сияя глазами, она подошла к Лизе и, крепко обняв, троекратно расцеловала. В этих поцелуях было нечто церемонное и величественное, словно она и впрямь вручала награду отличившемуся в ратном деле.

– И вообразить не могла я такой отваги у женщины перед лицом смерти! Когда бы не Лизонька, меня в живых уже не было бы…

– Какое там! – от полноты чувств невольно всхлипнула Лиза. – Это я-то храбрая? Смех один!

– Не больно-то смешно. Про тебя и сказка сложена. Не слыхала? – ласково улыбнулась ей Августа. – А вот послушай-ка. Может, это быль? Говорят, будто мой… – Она осеклась, но тут же и выправилась: – Говорят, будто царь Петр Великий раз поехал на охоту да заблудился. Начал дорогу отыскивать и повстречал солдата, шедшего домой со службы. Царь ему не открылся, охотник да охотник.

Пошли дальше вместе. Вдруг видят: изба стоит. А там разбойники жили, только на ту пору никого их дома не было, одна стряпка разбойничья кашеварила. Накормила она пришлых, напоила, на чердаке уложила.

Царь сразу захрапел, а солдату не спится. Болит душа, а отчего, бог весть! Вдруг слышит – загомонили внизу. Глянул в щелку: в горнице трое сидят с ножами да саблями, а с виду – хоть сейчас на правеж иль на кол! Смекнул солдат, что попали они со спутником как кур в ощип. Обнажил саблю верную и стал у двери на караул.

Попили, поели разбойники да и порешили гостей прикончить, добром их поживиться. Двое на двор пошли, а третий на чердак полез.

Только голова из дверцы показалась, солдат ее и срубил с одного маху. Так же со вторым и третьим злодеем расправился и только потом спутника разбудил: «Вставай, мол, охотничек, царство небесное проспишь!»

Тот ох и ах: «Да знаешь ли ты, служивый, кому жизнь спас? Ведь я – царь Петр!» Солдат наш так и сел где стоял…

Августа расхохоталась. Однако граф поглядывал на нее хмуро.

– А что? Чем не про нас сказочка? – от души веселилась Августа. – Ведь по греческим бумагам фамилия моя Петриди! Что значит – из рода Петра! – И она вновь залилась смехом.

Граф предостерегающе кашлянул.

– Да будет, будет вам, Петр Федорович, – отмахнулась Августа. – Я сама все знаю, все помню… Ладно уж, идите одевайтесь да спускайтесь во двор. Гаэтано небось запряг уже.

Она подошла к окну, выглянула. Чем-то озабоченный граф поспешно вышел, а Лиза, подобрав с полу свою шаль, вдруг опустилась на краешек окровавленной постели.

Ее как-то разом вдруг оставили все силы. Схлынуло мимолетное веселье, исчезли остатки страха и напряжения; осталась только леденящая душу пустота.

Зачем, ради чего снова спаслась она от смерти? Кому нужны жизнь ее, трепет крови, биение сердца? Кто захлебнется счастливыми рыданиями, прижав ее к сердцу, кто восславит Господа за ее спасение? Одна, всегда одна!..

Она не знала, что всего лишь тоскует о любви.

Не просто, ох как не просто оказалось прийти в себя после того, что довелось им испытать! Совсем плохи были они с Августою, когда граф Петр Федорович привез их в гостиницу «Святой Франциск» и сдал с рук на руки почти помешавшейся от беспокойства Яганне Стефановне. Впрочем, ей пришлось быстренько очухаться. Деваться некуда, надобно выхаживать обеих девушек. Августа разве что в падучей не билась. Лиза думала, ее всего лишь воспоминания о пережитом ужасе мают. Однако невзначай услыхала ее с графом Петром Федоровичем разговор и поняла, что страх для такой души – пустое дело и забота из последних!

Голосом, сухим и дрожащим, словно в жарком бреду, Августа твердила:

– Да что же это, граф? Меня ведь убить могли, концы в воду, и никто, никто, даже вы, не узнали бы, где я и что со мною. И ей (как-то странно слово сие произнесено было, как-то особенно), и ей неведомо осталось бы, где я смертный час встретила. Скажите же, ради Христа, нужна ли я ей вовсе, коли безвестию и тайным мукам обречена? Виден ли конец схимы моей? Полно! Так ли все, как вы мне сказываете? Не чужие ли мы с ней, коли сердце ее не изболелось в разлуке? Сколько уж лет, вы подумайте…

Голос ее оборвался. И словно игла вонзилась в сердце Лизино: так вот оно как, стало быть, и Августа сама себя жалеет, ибо некому больше… Но тотчас и сие заблуждение развеялось.

– Да вы сами знаете, что напраслину на нее возводите, ваше сиятельство, – укоряюще отозвался граф, так же, как и Августа, обозначая слово сие.

– Напраслину? – взвилась княгиня. – Уж поверьте мне, друг мой: не девочка я, что на ручки просится. И прежде ласк ее не знавала. Что ж в мои-то лета по ним томиться?.. И скитания потому лишь докучны стали, что время уходит… Время теряю, вот что обидно! И… себя! Ежели ворочусь, так ведь чужестранкою закоренелою – чужеземною бродяжкою. Что люди подумают? Что они скажут? Будет ли вера мне? Или останусь в веках самозванкою?..

– Что велите делать, княгиня? – устало произнес Петр Федорович, и Лиза поняла, что разговор сей уже не впервой случается и напрочь неведомо мудрому графу, как быть-то…

– Послать в Россию, – после малой заминки выпалила Августа, и краски жизни вновь заиграли в ее голосе. – Послать в Санкт-Петербург гонца, чтобы с нею побеседовал, чтоб спросил, какую участь мне готовит? Ту ли, для какой я назначена по праву рождения, или верны слухи: мол, она пруссаку – племяшке своему – наследие дедовское пророчит?! Пошлите Дитцеля! От Дитцеля у ней секретов и прежде не было, и теперь не будет.