Мало ли что говорят... - Татьяна Соломатина

От автора

Эта книга была написана десять лет назад. С тех пор многое изменилось и в США и в России. И не только. И рукопись стала казаться мне неактуальной. Но муж, издатель и литературный редактор проявили не характерную для них сплочённость и убедили меня в необходимости опубликовать мою первую, на самом-то деле, «крупную форму». Наверняка я ещё сто раз об этом пожалею. Но они все – и муж, и издатель, и литературный редактор – так дружно кричали на меня, топали ногами и говорили, что есть вечные ценности вроде здравия и болезни, любви и смерти, а конкретно издатель напирал на слово «Америка» и словосочетание «новейшая история», что я сильно удивлялась. Потому что сама считаю, что написала книгу о блондинках и лишнем весе, о собаках, грибах и пыльных ботинках… И ещё о том, как неуютно курить за океаном в гостиницах и, тем более, на службе. Как плоха истерия или, там, политика. В общем, эдакое «About life, Universum and anything!» © Да-да, о вселенной тоже написала. И за два года официального меня признания издателями и читателями я уже узнала, чем это чревато – писать о вселенной или, например, о геях. Чем это в принципе чревато – писать, издаваться и вообще.

– Будут говорить… – начала было бубнить я, ещё не представляя себе, что скажу о том, что будут говорить по поводу конкретно этой книги.

– Мало ли что говорят! – перебили меня хором.

И я решила: «Действительно!..»

Соня полюбила приходить сюда по выходным и долго бродить среди многолюдной толпы. Нигде человек не чувствует себя так одиноко, как среди людей. Её одиночество здесь становилось доброжелательным, наблюдательным, забавным и печальным одновременно.

И Джош любил приходить сюда, чтобы побыть одному.

Соня присела на край пустой скамейки – на удивление. Обычно тут толпился народ. Но сегодня дул холодный ветер.

Кто-то присел на другой край. Закинул руки за голову и с явным удовольствием привычно вытянул длинные ноги.

Они посмотрели друг на друга, расхохотались и сели рядом.

Он обнял её за плечи.

Возможно, со стороны они и были похожи на влюблённую парочку. Или на брата с сестрой. Но дул холодный ветер, а они – просто были вместе. И порознь. Это был тот редкий момент вселенского единения и вселенского же одиночества. Бесконечного блаженства и вечного непокоя. Божественного откровения и дьявольского искушения. В этом было всё. И не было ничего. Они просто сидели на скамейке и смотрели на тёмную воду залива, случайно встретившись на пирсе позади Бостонского аквариума…

Тьфу на вас ещё раз!

Реплика из культового фильма ХХ столетия «Иван Васильевич меняет профессию».

Хроники XXI века

Началась эта история в один из далеко не прекрасных дней.

Придя на нелюбимую работу как обычно много раньше, нежели того требовало КРУ [1]от ассистентов кафедры акушерства и гинекологии, Соня первым делом ткнула кнопку электрического чайника. И переоделась в своём крохотном кабинетике. За наличие оного, к слову, она была от всей души ненавидима коллегами «по рангу» и многочисленными «вышестоящими» в кафедральной иерархии доцентами. Эту сомнительную привилегию Соня заработала написанием трёх книг, где её не упомянули даже в качестве «пятого в кепке в третьем ряду» соавтора. Не говоря уже о докторской диссертации для начмеда и кандидатских для пары-тройки «мажоров». За них с ней не то что забыли «рассчитаться», но даже и не собирались.

Налив кипятка в чашку с «кофейным порошком», Соня закурила, несмотря на то что на территории родильного дома это было категорически запрещено. Дымок успокоил и укрепил намерение высказать, наконец, вздорным кафедралам всё, что она о них думает.

Было ещё два часа до пересменки и три – до появления пунктуальной до чёртиков кафедральной лаборантки.

Открыв настежь окно, чтобы уничтожить следы сакрального ритуала, Соня заперла кабинет и спустилась в отделение.

Двух пациенток лихорадило, у третьей были проблемы с выпиской ребёнка, ещё двое в послеродовой палате ныли: «Домой!» – а одна беременная желала «срочно родить».

Потратив два часа на рутину – выяснение причин температуры, скандал с доктором из детского отделения, лекции для «колхозников»: «Нельзя домой на вторые сутки после разрыва промежности третьей степени, а вам ещё рано рожать, несмотря на день рождения свекрови!» – а также писанину, писанину и ещё раз писанину, Соня поднялась в своё «гнездо». И печально глянув на часы, поняла, что покурить с комфортом уже не успеет. Приготовила две чашки кофе и спустилась в подвал к Кузьмичу.

Кузьмич был личностью удивительной и многогранной. Мастер на все руки, способный починить абсолютно всё – от дверного замка до аппарата искусственной вентиляции лёгких. Безгранично образован и начитан. Кажется, только одна Соня из всего роддома знала, что этот совершенно неприметный внешне человек в своё время окончил сверхсекретный советский вуз, знал пару-тройку арабских диалектов, не говоря уже о потешной группе романо-германских языков, и был полковником в отставке какого-то жуткого ведомства. А ещё он непревзойдённо владел психоанализом. Из него вышел бы отличный священник или гарпунёр на китобойном судне, однако… Он выбрал работу завхоза. И справлялся с ней выше всяких похвал. Его каморка топорщилась ящиками и чемоданами с инструментом, по стенам была развешана символика времён «единого и могучего Советского Союза», снабжённая подписями всяких VIP-Рыл того времени, с ироничными дописками самого Кузьмича.

Старик любил поменторствовать. То ли он питал к Соне тёплые отеческие чувства, то ли ему просто не с кем было поговорить – неизвестно. Он называл её «деточка» и всё время поучал. Она не возражала. С маниакальным упорством он повторял ей одну и ту же сентенцию: «Всегда говори правду. Не хами. Не лебези. Будь честна. Поверь старому лгуну – рано или поздно достанет. Лучше рано, когда ещё можно изменить жизнь. Хотя это никогда не поздно. Даже за миг до смерти». Честно говоря, Соня слушала его вполуха. Со всем пылом молодого высокомерия полагая, что старый завхоз-чекист вряд ли научит её хоть чему-нибудь дельному. И вообще, у неё куча животрепещущих текущих проблем, а он тут вещает прописные истины загадочным тоном!

Кузьмич налил Соне сто граммов коньяка, снабдил инструкциями, «как и что сказать профессорше», и она поднялась наверх, полная решимости расставить все точки над «ё» и прочими буквами алфавита – красиво, лаконично, без лишних эмоций, аргументированно и т. д.

У себя в кабинете, открыв файлы с фотографиями, сделанными вчера в родзале, Соня поняла, что ни в какой атлас их не вставить, уж тем более «за авторством» члена-корреспондента и «под редакцией» академика. Быстро пролистав все скопившиеся у неё за три месяца изображения и заметки к ним, она решила сегодня разобраться заодно и с членом-корреспондентом, и, может быть, даже с академиком, если они, конечно, не в заграничных командировках. Члену-корреспонденту надо сказать: «Александр Георгиевич, я уважаю вас за энергию и решительность, а также за то, что вы членом проложили себе путь, всю комсомольскую юность трахая министерских функционерш. Я уважаю вас за то, что обе диссертации вам написали именно женщины. Одну – выжатую вами досуха и брошенную – помнится, даже лечили в психушке. Я в восторге от ваших организаторских способностей. Но хочу, со всей присущей мне ответственностью, заявить, что учёный вы никакой и имя вам в науке «nihil» [2]. И вы просто болван, если полагаете, что я напишу для вас за три месяца учебный атлас по акушерству и гинекологии! Материалы для подобного рода изданий собирают десятилетиями собственной практики! Мне плевать на ваши «глубокомысленные» сентенции типа: «Тебя никто не знает, а меня знают все. Опозоришься – опозоришь не себя, а меня!» – потому что я позорю себя только тем, что работаю на возглавляемой вами кафедре! Ниже падать некуда! Ах да… Как педагог вы полное ничтожество! Всё, на что вы способны, – это иметь сующихся под вас студенток, интернов и аспиранток. И я ещё не забыла ту научную конференцию, где избежала подобной участи только потому, что меня «возжелал» академик, а вы любезно уступили «шубу с барского плеча»!»