Великая смута - Николай Плахотный

ОТ АВТОРА

Отойдя от оперативной журналистики, я предпринял попытку системного анализа развала СССР и последующих затем событий. Но не с высшего, так сказать, не с кремлевского уровня, а на основе фактического материала о жизни людей, их переживаний и даже трагедий многих из них по причине разрушенных связей и отношений. Это доступно, не закамуфлировано.

И главное — достоверность материала, подтверждаемая живыми еще свидетелями и участниками той великой смуты.

Какой же смысл в движенье этом?

Зачем вся эта трата сил?

Федор Тютчев

— Вы не представляете, из какого ада вырвались мы.

Слезы градом брызнули из глаз моей собеседницы. Я тоже почувствовал неладное. К горлу подкатил горячий комок: не проглотить, не выдохнуть. Какое уж тут, извините, интервью. Позабыл о диктофоне. Не перебивая, слушал одиссею семьи Саркисян, оказавшейся меж двух, точней меж трех огней.

— Жили мы среди гор, в печально известном Карабахе, на родине мужа. Селение называется Ленинаван. Работали в совхозе. Имели свое хозяйство: дом, кусочек земли, огород с виноградником. Трудились в поте лица. Тихо радовались жизни.

В одну ночь все рухнуло.

Проснулись от страшного грохота. Полуголые выскочили на улицу. Никто ничего не поймет. Может, конец света? Или землетрясение? Мужчина в военной форме шепнул Серго: «Со стороны Азербайджана движутся войска». Война! С чего бы? Зла мы никому не причинили. Жили тихо. Даже слишком тихо. Возможно, это и дало кому-то повод для нашествия.

Военный оказался прав. На рассвете пришли танки. Над головами с диким ревом носились самолеты и похожие на драконов вертлявые вертолеты. На выезде из села возникли блокпосты. Свободными оставались лишь тропинки. Когда стемнело, люди потянулись в горы. Накануне страшные морозы ударили. Счастливчикам достались пещеры. Остальные как звери забивались в сугробы. Костры боялись разводить, чтобы себя не обнаружить.

Больные, слабые не выдерживали — коченели, погибали. Их тела присыпали снегом, с боков подваливали камни. Оставшиеся в живых думали: наступившая ночь и для них будет последней.

С группой смельчаков стали выбираться из окружения. Трое суток как архары карабкались по скальным тропам, по глубокому снегу. Ночью нас подкараулила волчья стая. Если б не смоляные факелы, звери нас растерзали бы. В ту ночь я и поседела.

Под вечер запахло человеческим жильем. Внизу виднелись домики осетинского аула. От волнения силы окончательно иссякли, ноги онемели. У одного товарища был дробовик. Выстрел услышали. Нас на руках вынесли из снежного плена. Обогрели, накормили. Только потом осторожно спросили: кто мы? откуда? куда путь держим?

В чабанской семье у Сулико прожили несколько дней. Хозяева уговаривали: «Оставайтесь здесь до весны». Не хотелось чужим людям в тягость быть, злоупотреблять гостеприимством. Тогда всю нашу группу (шестнадцать человек) они одарили продуктами, дали кое-какую одежонку. Помогли спуститься в долину. Дальше мы двигались сами, на свой страх и риск. Часть ушла в Карачарово. Мы же решили вообще покинуть Кавказ.

Семья наша интернациональная. Муж мой Серго — армянин, я — гагаузка. Моя родина Молдавия. В Вулканештах остались мои родители. К ним и поехали. Все, какие имели деньги, потратили на билеты, сами жили на подаяние. Две недели тянулось путешествие, а казалось, что всю жизнь так, на колесах.

С грехом пополам добрались до своих. Не успели дух перевести, в Молдове началась своя заварушка. Их премьер по фамилии Друк огнем и мечом приводил в чувство непокорных гагаузов, которые с дури возмечтали о суверенитете. Бывало, ночью глаз от стрельбы не сомкнешь. Хотелось одного: тишины, тишины.

Как нас родители не отговаривали, решили сменить местожительство. За ориентир взяли Калужскую область. Почему? Дело в том, что после учебы в Тимирязевской сельхозакадемии Серго получил направление на работу в село Середнинское. Тут мы и познакомились. Судьбе, видно, угодно было, чтобы мы возвратились туда, где зародилась наша любовь.

Никто нас здесь не ждал, но встретили словно родных. Заново пришлось обзаводиться домашним хозяйством — с чашек, с плошек, с кастрюль. О комфорте пока и не мечтаем. У крестьян поговорка есть: «Были б кости, а мясо нарастет». У меня и Серго работа по специальности. Он инженер в совхозе, я работаю медсестрой на станции «Скорой помощи». Осталось детей поставить на ноги и дожидаться внуков.

Никогда не забыть день второго пришествия на калужскую землю. Привезли нас на станцию Балабаново, на попутке добрались до Середнинского. Выгрузили у ворот наши жалкие пожитки. Но почему-то не торопилась я их разбирать. Захотелось одной побыть, среди природы. Через несколько минут оказалась в лесу. Шагаю извилистой тропинкой, слушаю птичью симфонию. И так мне было на сердце спокойно. Вдруг среди высокой травы заметила голубой огонек. Что еще за чудо? Оказалось, незабудочка. Я уж и позабыла, что существует такой удивительный цвет. На юге почему-то он не растет. Можно сказать, это символ России. Я не сентиментальная, а тут на меня оторопь нашла. Опустилась перед стебельком на колени и поцеловала голубой букетик. Сразу ж будто камень с души свалился. Домой вернулась веселыми ногами.

Пока мы беседовали, слезы на лице Федоры высохли. Глаза светились лучистой голубизной. Хозяйка проводила меня до поворота. Пожелала доброго пути. А я ей счастья на новом месте.

Точной нет статистики. Приблизительно известно: по России бродят от 12 до 15 миллионов неприкаянных наших соотечественников. Власти фарисействуют, клянутся народу в любви, лепечут о каких-то гражданских правах и обретенных свободах. Горемык же год от года прибавляется. Бездомные, обездоленные устраиваются кто как может. Редко — у родных и близких. Чаще — в приспособленных для жилья концентрационных лагерях, в полевых вагончиках, просто в палатках. И это считается еще за благо. Ведь масса таких, которые гнездятся в готовящихся к сносу зданиях, подвалах, кладбищенских склепах, в канализационных люках, а то просто под открытым небом, на скамьях парков культуры и отдыха.

По казенной табели беженцы подразделяются на две основные группы. Подавляющее число — нелегалы, дикий контингент, всякая нечисть. Не приведи Господь оказаться в этой буче. Ибо снимаются с места под страхом преследования, опасаясь за свою жизнь. Уходят семьями, бегут в одиночку. Ведь часто и минуты нет, чтобы заранее побеспокоиться о подорожных документах. Вырвавшись из огня, бедняги попадают в полымя. Наша родная милиция (ФСБ) встречает беглецов взглядом исподлобья. Не подымая шума, их отлавливают, манежат в «обезьянниках», выпытывают нужные сведения, после чего этапным порядком высылают туда, откуда явились. Второй разряд — вынужденные переселенцы, коим посчастливилось раздобыть филькины грамоты. Наспех состряпанные «справки» тоже не гарантируют их обладателям достойной жизни на новом месте. И все же какое ни на есть, но прикрытие.