С начала и до конца - Ольга Аникина

* * *

Вот он, этот участок дороги — этот или очень похожий. Всё обстояло так, как и было описано — Сергей запомнил: поворот на Петровское, развязка, за поворотом — дерево и столб. Видимо, тот самый столб. В стороне от перехода, ближе к обочине, и правда валялось что-то тёмное. Сергей развернулся, проехал немного и притормозил. Зебра и знак. Кстати, знак очень хорошо виден, подумал Сергей с досадой. Хорошо хоть камер вокруг нет.

Всё сходится, сказал он сам себе. А как бы хотелось, чтобы каким-то чудом это тёмное пятно оказалось собакой или мешком с мусором. Чтобы это была ложная тревога. Но, уже нажимая на тормоз и глядя в окно, Сергей понял, что — увы. Не мешок с мусором. Человек.

Недалеко от дороги лежал мужчина, в тёмной куртке и без шапки. Дышал он тяжело, хотя, кажется, был в сознании. Он глухо стонал на долгом выдохе и втягивал воздух гортанью с каким-то детским, отчаянным всхлипом. Крови Сергей не заметил, а лицо и руки человека были холодными — неудивительно, ведь он пролежал здесь минут сорок, не меньше. А то и больше. Странно, здесь что — за всё это время не проехала ни одна машина? Сергей посмотрел на часы. Почти час ночи. Вполне возможно, никто не проехал. А если даже и проехал, в темноте водитель мог и не обратить внимания, что за предмет валяется на обочине.

Сергей аккуратно приподнял лежащего, усадил. Мужик застонал сильнее. От него слабо пахло спиртным — «И выдул-то, поди, всего полторашку пива, вот бедолага», — подумал Сергей.

Когда он попробовал взвалить мужика себе на плечо, выяснилось, что штаны у пострадавшего мокрые и к запаху перегара добавилось лёгкое амбре свежей мочи. «Ах ты скотина», — мелькнуло в голове, но эти мысли были не вовремя, и Сергей отогнал их. Хорошо бы подстелить клеёнку, подумал он. Положив стонущего человека обратно на снег, Сергей полез в багажник, где лежали два полиэтиленовых плаща. Он взял один и развернул, бросил дождевик на сиденье. Теперь можно было укладывать пассажира.

Всю дорогу мужик постанывал и что-то невнятно говорил, словно спрашивал «кууда, кууда». Под это кудахтанье Сергей доехал до районной больницы. На дорогу ушло пятнадцать минут. Подмосковный городок был невелик, но ночные дороги мелькали огнями и светофоры ещё работали. Быстрее ехать никак не получалось. Мокрый бедняга, кряхтевший на заднем сиденье, мог в любой момент сползти на пол, мог, в конце концов, умереть, а машину мог остановить дорожный патруль. То, что ему не из-за чего бояться гаишников, Сергей позабыл.

По дороге в больницу позвонила Аля.

— Ну что там? Нашёл? — её голос всё еще срывался, но было слышно, что она уже не истерит.

— Что-что… — Сергей подумал, что пассажир может услышать их разговор, и ответил кратко. — Человека подобрал. Везу в больницу. Что? Да, живой. Нет, потом расскажу. Как там Машка? Не проснулась? Ладно, ты тоже спи давай. Ну, выпей валерьянки. Водки. Не знаю, чего. Выпей, короче, чего-нибудь. И ложись. Приеду — расскажу. Нет, не скоро. Не знаю.

Только такой беседы сейчас ему и не хватало. Как раз когда его самого уже начинает потряхивать.

Охранник пропустил машину со стонущим пассажиром. «На дороге подобрал, возле Петровского валялся», — объяснял Сергей всем, кому нужно было это объяснение. Спустившемуся в приёмник невысокому смуглому парню с нерусским именем на бейджике, криво приколотом к зеленому карману мятого хирургического костюма, Сергей сообщил, что пострадавший, возможно, до этого долго лежал на земле и замёрз. Врач сказал Сергею, чтобы тот оставил свой контактный телефон и написал объяснительную записку для милиции, с подробным указанием, при каких обстоятельствах им был обнаружен лежащий на земле человек. Сергей подумал, что нужно будет позвонить своему московскому другу Севе — пусть тот подтвердит, как будто бы Сергей поздно вечером возвращался от него. Севе можно ничего не объяснять, он поймёт. А если не поймёт? Тогда надо будет придумать другое алиби. Хорошо, что Машка ещё маленькая и говорить не умеет. Не заложит отца, не скажет никому, что весь вечер Сергей провозился с ней и шагу из дома не сделал.

Мужик на каталке почти затих, только изредка всхлипывал. На вид ему было не больше пятидесяти. Во внутреннем кармане нашли документы — действительно, пятьдесят. Лицо неровно выбрито, одет хоть просто, но аккуратно. Какая нелёгкая понесла его в полночь на трассу?

— А что с ним, доктор? — спросил Сергей у смуглого из приёмника, когда пассажира куда-то повезли.

— Прэдположительно, пэрэлом костей таза, — покачал головой парень. — Мочевой пузырь сто парацентов разорван. Если селезёнка лопнул, то может быть кровотечение. Спасибо вам, привезли. Таких привозят к нам с шоссе — уже совсем никаких. Собьют и уезжают. Нелюди.

Сергей ещё потоптался в приёмнике. Потом вышел во двор больницы, закурил. Руки слегка дрожали. Странно, с чего бы — сейчас-то? Когда бумагу писал, не дрожали, всё было в порядке, а сейчас вот трясутся.

Сергею было страшно. Не за мужика этого даже страшно, ведь он уже под присмотром специалистов. Если можно спасти человека с такими травмами — возможно, его спасут. Хотя — что они могут, в нашей-то районке? Вон даже врачишка в приёмнике еле-еле по-русски говорит. Но тот, кого, кудахтающего, давно увезли куда-то на каталке, уже не был так важен для Сергея.

Он бросил окурок в урну, сел за руль, повернул ключ зажигания, включил фары. Выехал за территорию больницы. Проехал по проспекту, завернул на какую-то улочку, остановился. Открыл окно. Страх не проходил.

Скоро ноябрь. Вот уже и ночи холодные. В Москве такого нет — а здесь, за пятьдесят километров от МКАДа, лужи в конце октября покрываются льдом. Сергей почему-то усмехнулся: хорошо, что хоть резину поменяли вовремя.

Он снова закурил. Запиликала телефонная трубка.

Аля, конечно, не спит. Психует. Сергей дождался, когда трубка смолкнет, и вырубил связь. Он и так уже сегодня сделал для Али всё, что мог, но то, чего он не мог — было невыносимо, немыслимо. Нельзя сейчас разговаривать ни о чём. Он прекрасно понимал, что есть жена, есть Машка — их общая дочь, и есть он, готовый сделать для них такие вещи, которые он никогда бы не сделал ради себя самого. Но сейчас он не мог ни видеть Алю, ни слышать.

Он сидел и смотрел на неподвижные, ещё не голые деревья, на освещённый фонарным светом закрытый киоск, на цветные горящие буквы вывесок. Ночь уходила, светлела, и вместе с ней кончалось что-то важное, основное, то, без чего раньше он не мыслил самого себя. И это никак нельзя было удержать.

Петров ненавидел Вологодина глубоко и бесповоротно. И чем дольше Петров и Вологодин дружили, тем сильнее была ненависть. А дружили они уже почти тридцать лет.

Ненависть, наверное, была самым стабильным чувством, которое когда-либо испытывал Петров в своей жизни. Даже будучи влюблённым в женщину, Петров часто сомневался: а не обман ли это, не морок? Но в том, что он испытывает к Вологодину, он был уверен всегда. Причём прекрасно понимал, что, если, к примеру, ему предоставится возможность убить Вологодина, он обязательно струсит. То есть ненависть эта была не великой, как, к примеру, Каинова ненависть, и даже не братской, как зависть Иакова. Чувство Петрова было мелким, почти ничтожным — но, так как оно занимало почти всю его жизнь, Петрову было легко на этом фоне представить и свои собственные масштабы, и это удручало его ещё сильнее.