Немецкий мальчик - Патрисия Вастведт Страница 10

— Войдешь к папе с бабушкой Лидией, — сказала Вера у двери комнаты Альберта. — Не подведи меня, Майки. Ты теперь единственный мужчина в доме.

Лидия думала, что говорить такие вещи десятилетнему мальчику очень глупо и очень не в духе здравомыслящей невестки, но поначалу Вера обезумела, раздираемая ужасом и радостью, что муж не погиб. Военный врач уверял, что Альберт сможет жить полноценной жизнью, мол, сейчас его лекари — время и верная, терпеливая жена. Иприт — опасный газ, но ведь люди живут и со слепотой, и с увечьями. Что касается других повреждений, тут главное — мужество самого человека. Нужно найти ему занятие, чтобы не оставалось времени на тяжкие раздумья.

«Чем занять парализованного слепого с ослабленным слухом?» — недоумевала Лидия.

— Миссис Росс, таким, как прежде, ваш муж уже не будет, — деликатно сказал Вере доктор. — Но благодаря детям вас это не затронет.

— Не затронет меня? Меня? — переспрашивала Вера.

Лидия постаралась ее успокоить, но ошалевшая от горя Вера намек не поняла. Судя по затравленному виду, доктор лихорадочно соображал, как бы поскорее от них отделаться.

— В браке, — доктор сложил ладони, как для молитвы, изображая священный брачный союз, — вы родили сына и дочь. Ваша семья полноценна, миссис Росс. Будь вы моложе, у вас были бы иные ожидания.

— Какие еще ожидания? — удивилась Вера. — Я не надеюсь, что, сидя в инвалидном кресле, он будет копать картошку.

Доктор поморщился.

— Миссис Росс, я лишь имел в виду, что вы с мужем станете, так сказать, хорошими друзьями. — Он не знал, поняла ли миссис Росс такое объяснение, но, к счастью, вопросов она больше не задавала.

Альберта устроили в комнатке у лестницы, бывшей детской. Через несколько месяцев у него появилась новая кожа, но какая-то нездоровая — естественные очертания лица и тела она не повторяла.

Одно время казалось, что Альберт идет на поправку. В первый год после ранения он научился самостоятельно одеваться, а в самые хорошие дни, когда не тянула кожа под коленями, стоял почти прямо. Он даже силуэты различал, а порой видел ослепительно яркие фейерверки и вспоминал битву за Пашендаль [3]. Доктор говорил, что эти фейерверки от крови, циркулирующей по поврежденной сетчатке.

— Через пару месяцев сможешь за столом сидеть, — твердила Вера. — Сражайся, Альберт, борись. Ты должен сражаться!

Лидия чувствовала: от сражений ее сын смертельно устал на фронте и новых не вынесет. Одержимая надеждой Вера стала такой же слепой, как Альберт.

В раковине высилась гора немытой посуды, и Лидия зацокала языком, хотя на самом деле не злилась. Тяжело опустившись на стул, она перевела дыхание.

Вера теперь работала у модистки в Нью-Кроссе, и покупками занималась Лидия. Сегодня она прошла по Олд-Кент-роуд целую милю — заглянула и к мяснику, и к бакалейщику, и, хотя была не пятница, в рыбную лавку: Альберту требовался лед.

«Как ваш сын? — спрашивали знакомые. — Надеюсь, получше? Как он сейчас себя чувствует?»

Альберт умирал, а «сейчас» растянулось на годы.

У лавки стоял мужчина с костылем — старый или молодой, не определишь — и играл на губной гармошке. Грязный костюм в тонкую полоску, возможно, шил хороший портной. Несчастному ампутировали правую ногу и предплечье. Пустую штанину он завязал узлом, а рукав перехватил веревкой. Лидия бросила фартинг ему в шляпу, но, как ни ругала себя за малодушие, в глаза посмотреть не смогла.

Чуть дальше по улице стоял еще один нищий и свистел, а монеты собирал в грязную тряпку у ног. Лидия перешла через дорогу, от нищего подальше.

Следовало их пожалеть, а она кипела от злости: эти нищие могут стоять, пусть даже не совсем прямо. У них есть руки, чтобы держать гармошку, губы и здоровые легкие, чтобы свистеть. Лидии стало стыдно: надо же, обозлилась на всех людей, даже на дорогого мужа Лемюэля, у которого переход от жизни к смерти получился быстрым и решительным, а бедняга Альберт безнадежно застрял где-то посредине.

Порассуждала — и хватит. Лидия не из тех, кто тратит время на «если бы да кабы».

Она вымыла посуду, приготовила на ужин овощи, зашила и погладила гимнастический костюм Рейчел.

Раньше-то, думала она, клацая наперстком по иголке, кувыркам и наклонам девочек не учили. Работы по дому было столько, что других упражнений не требовалось. Рейчел — умница, получила стипендию, учится в кэтфордской частной школе. Там небось уверены, что их ученицы не станут ни мыть полы, ни таскать уголь, ни стирать и растолстеют.

Лидия мечтала, чтобы после этой школы, где форма и учебники стоили целое состояние, Рейчел стала женой доктора или бизнесмена и поселилась на красивой вилле в Даличе или Блэкхите. Рейчел росла девочкой разумной — хотя ее и избаловали, — доброй и великодушной. Она умела обнадежить и развеселить, даром что отличалась вспыльчивостью.

Вот Майкл — совсем другое дело. Он не обладал ни жизнерадостностью сестры, ни умением с ангельским видом делать что вздумается. Рейчел встречала проблемы лицом к лицу, а Майкл отворачивался. Внешностью он пошел в дедушку — те же густые темные волосы, с которыми без бриолина не справиться, те же бездонные колодцы-глаза. Лидия смотрела на внука и видела своего дорогого Лемюэля.

Лемюэль обожал пачкать красками холст, и, к несчастью, — или вдове негоже так думать? — его страсть, перескочив поколение, досталась Майклу. Внук унаследовал лицо и душу Леми, но, чувствовала Лидия, пострадал от войны не меньше Альберта.

Десять лет назад, когда Лидия за руку привела Майкла в комнату отца, мальчик не задрожал и не заплакал, но что-то в нем надломилось. Он стал замкнутым и отрешенным, и это очень не понравилось Вере, и за это она наказывала сына. До порки и угроз не скатывалась, но постоянно придиралась и намекала, что он обелится в ее глазах, лишь став таким, как отец.

Лидия не вмешивалась. Она понимала: Майклу не выиграть. Он угодит матери, только если станет больше похожим на Альберта и займет его место, но при этом не превратится в его копию, дабы не напоминать то, что Вера потеряла.

Лидия жила в доме невестки, поэтому судить и критиковать не имела права. Только разлада им не хватало — семья и так держится на честном слове.

«Беда не сплотила нас и не сделала сильнее, — думала Лидия. — Мы притворяемся так же, как все». Война ранила и истощала сердца, несла такую усталость, что душа рвалась на свободу, прочь от всего, даже от любви.

Лидия отрезала нитку — костюм Рейчел готов. Киснуть бессмысленно.

К обеду стало пасмурно, и в сумраке Лидия почти ничего не видела. Дождь напоминал темную пелену, а каменные ступеньки за окном кухни блестели. Лидия подогрела суп с бараниной, завернула лед в кусок ткани и на подносе понесла Альберту. К супу он, вероятно, не притронется, зато с удовольствием растопит на себе лед.