Источник - Джеймс Миченер Страница 10

– Мы можем заняться этим при освещении, – предложил Табари, но Элиав тут же наложил вето, и, когда упали сумерки, весь Макор уже был охвачен неподдельной радостью.

За обедом пожилые кибуцники были возбуждены так же, как и молодые, которые работали на раскопках. Частично потому, что у каждой семьи в Израиле есть хотя бы один археолог-любитель – редко встретишь дом, где не было бы осколков кремня, черепков керамики и других отзвуков прошлого, – а частично и потому, что для всех в кибуце раскопки стали «нашими».

– Я слышал, мы нашли сегодня что-то важное, – сказал Кюллинану один из обслуги. Ирландца выдавали сияющие глаза.

– Мы нашли краеугольный камень христианской церкви, – ответил Кюллинан. – Большой день для Ирландии.

– И неужели это все? – вопросил мужчина. – Что это вообще такое? – Он поставил поднос на стол и присел сам, словно был хозяином ресторана.

– Мы не знаем, – сказал Кюллинан.

– И неужели не можете предположить? – настаивал кибуцник.

– Предполагать будем завтра, – ответил Кюллинан. Его этот любопытный уже начинал раздражать.

– Можем мы прийти и посмотреть? – спросил парень, и тут только Кюллинан заметил, что за его стулом стоят восемь или девять кухонных работников, полные желания узнать, что же происходит на холме.

– Хорошо, – согласился Кюллинан. – Приходите к шести. – И к началу дня более ста человек выстроились вдоль траншей, молча наблюдая, как четверо ведущих археологов приступают к работе над камнем времен христианства. – Фотографии получились? – спросил Кюллинан англичанина.

– Проявил их прошлым вечером. Все о'кей.

– Рисунки сделаны?

Молодая женщина кивнула, и Табари начал осторожно расшатывать камень, но тот не поддавался.

– Мы должны снять верхние напластования, – предложил Элиав, и эта работа заняла добрую часть часа. Никто из зрителей не ушел.

Теперь этот столь важный для них камень держался лишь давлением лежащего на нем большого валуна. Кюллинан подозвал фотографа сделать последнюю серию снимков, после чего на пару с Элиавом начал ломами приподнимать валун. Они с трудом сдвинули древний груз, и наконец Табари, вглядываясь в пыльную темноту, смог увидеть и другую сторону камня.

– Есть! – крикнул он, и доктор Бар-Эль, глядя из-за его плеча, прошептала:

– Боже мой! Это потрясающе.

Теперь, когда был отодвинут мешающий валун, осталось только очистить от пыли столь долго спрятанную сторону камня, и на свет появилось вырезанное изображение маленького фургона с забавными приплюснутыми колесами, который нес на себе домик с овальной крышей. Его охраняли две пальмы. Археологи отступили, чтобы и кибуцники могли увидеть сокровище, но никто не проронил ни слова.

Наконец Элиав сказал:

– Это большой день для евреев.

Именно так народ представлял себе колесницу, несущую на себе деревянный Ковчег Завета, где хранились таблички с десятью заповедями, которые предстояло доставить от горы Синай в Землю обетованную. В начале своего существования этот камень должен был занимать почетное место в синагоге Макора, но, когда это здание было разрушено победившими христианами, кто-то вырезал три креста на оборотной стороне камня, и память о побежденных евреях была вмурована в темноту базилики. И освобождение из этой тьмы еврейского символа – на глазах тех евреев, что вернулись из изгнания строить свой кибуц рядом с древним поселением, – было великим событием; и доктор Кюллинан, глядя из траншеи, увидел, что на глазах старых кибуцников были слезы. С чувством искреннего удовлетворения он дополнил свой первоначальный набросок и подписал его.

Он еще не успел поставить точку, как рабочий нашел монету, которая напомнила о последовательности жестоких событий тех времен: римский храм, синагога, базилика, мечеть, церковь… и все они, одна за другой, гибли и превращались в развалины.

Кюллинан разрешил, чтобы и камень и монета несколько дней были выставлены в кибуце. Евреи, храня серьезность на лицах, стояли перед ними, разглядывая сначала извлеченный из погребения ковчег, а потом всматриваясь в суровое лицо Веспасиана, чьи армии разрушили их святилище, и в скорбную фигуру Покоренной Иудеи, которая, униженная, ютилась под пальмовым деревом. Эта монета была одной из самых лучших, когда-либо отчеканенных, – безупречное сочетание мощи империи и горечи побежденных. И евреи, о чьей истории она говорила, не могли скрыть восторга. Кюллинан, и сам глубоко взволнованный этими тремя находками, протелеграфировал Полу Зодману:

«СОБЫТИЯ НАБИРАЮТ СКОРОСТЬ ТОЧКА ЛУЧШЕ ПРИЕЗЖАЙТЕ САМИ».

Отношения между двумя траншеями, как это часто бывает на раскопках, изменились в противоположную сторону. Траншея Б прорывалась к фундаменту форта крестоносцев, стены которого были глубоко погребены под слоями земли. Их тяжесть превратила камни в прах, бесполезный для изучения; землекопы в этой траншее были заняты, главным образом, тем, что ворочали тяжелые глыбы. А в траншее А, которая вышла к строению, служившему многим религиям, кипели интеллектуальные и археологические страсти. Ясно было, что есть все основания приглашать архитектора из Пенсильванского университета. Верхняя часть траншеи составляла всего девять футов, и ее стенки сходились на конус, так что виден был лишь небольшой участок стены, но, если окончательно избавиться от земляных завалов, дабы стало ясно, что на чем стоит, архитектор может сделать толковые выводы, как сложить воедино куски головоломки. Он оказался терпеливым человеком, не обращавшим внимания, когда на него натыкались потные кибуцники, не замечавшие архитектора, но стоило им приступить к извлечению валунов, он тут же оказывался рядом. Стоя на коленях, часто с жесткой кистью в руках, он присматривался, под каким углом были обтесаны камни, как их укладывали, не сохранились ли на них остатки раннего цемента, говорящие, что когда-то эти камни составляли другую стену. Его воображение подсказывало, в каком направлении надо вести раскопки последующих лет. Там, где другой человек видел лишь ряд камней, пересекавших другой ряд, он извлекал обилие удивительной информации. На Макоре в этом плане с ним не мог сравниться никто из четырех высококлассных археологов.

Его работе мешало лишь одно, и он жаловался Кюллинану:

– Право, Джон, вы должны велеть этим девушкам иметь на себе побольше одежды. Они меня очень отвлекают.

– Я и сам об этом думал, – сказал Кюллинан. Раскопки на Макоре подтверждали странный феномен эпохи: для защиты от едва ли не тропического солнца молодые мужчины носили головные уборы, рубашки с длинными рукавами, носки и ботинки, предохраняющие лодыжки, а девушки обходились самым минимумом одежды: безрукавки, шорты и тенниски на босу ногу. После нескольких дней загара девушки из кибуца обретали облик бронзовых богинь с прекрасными выразительными округлостями. Они были скромны и хорошо держали себя, но и в то же время пленяли и очаровывали, и мало кто из мужчин на раскопках хоть раз не испытывал искушения притиснуть и ущипнуть одну из этих соблазнительных еврейских девушек. Конечно, такое искушение было одним из неожиданных удовольствий израильской археологии, но Кюллинан согласился с архитектором: