Отважный муж в минуты страха - Святослав Тараховский Страница 10

— Штирлиц — хороший человек, — сказал Саша и подумал о том, что Штирлицы хороши и значительны только в кино, а разведка… какая мне на хрен разведка? Шифры, информация, слежка, разоблачение, тюрьма и страх — разве это для меня?

— Александр Григорьевич, можете сразу от нас отказаться, но подумайте, раз вы понадобились нам, значит, вы нужны стране. Лихо я завернул, правда? Вы, как журналист, должны оценить.

— Да, неплохо. Все же я не понимаю, в чем может состоять моя помощь?

— Заодно мы могли бы усилить ваши позиции в Агентстве.

— Я понял. Заодно с чем? «Скрытый шантаж, не иначе», — подумал Сташевский.

— Александр Григорьевич, вы ведь мечтаете о командировке и работе в Иране.

— Хотелось бы.

— Во-от. Мы могли бы посодействовать… Или не посодействовать. Шутка.

— Угроза.

— Ну, ну, разве это угроза? Наши настоящие угрозы не так-то просто распознать.

Саша видел, что комитетчик, двигая кадыком, ведет разговор легко и раскованно, юморит и импровизирует, но ощущение того, что встреча проходит по сотни раз повторенному сценарию, что слова и шутки комитетчика заучены почти наизусть, его не покидало. «Я не первый, — подумал он. — Я не последний», — пришлось ему добавить.

В дверь номера постучали, Саша дернулся и почему-то сразу вспомнил того, кто подслушивает в ванной, — как он там, в духоте и наушниках, жив ли? — смену ему прислали, что ли? Но вошла хорошенькая официантка с чайным подносом. Быстро и молча, с лукавой улыбкой она сервировала на журнальном столике чай. «Спасибо», — сказал Альберт. Она игриво кивнула; вильнув бедрами, вышла, и, то ли от ее чудных бедер, то ли от того, что он уже обвыкся с ситуацией, Сашу, наконец, немного отпустило.

Крепкий черный чай спиралью заполнил чашку; комитетчик предложил ему сахар, сухое печенье и только потом налил черную влагу себе.

Чай был вкусен. «Везет же, — подумал Сташевский, — не иначе как настоящий цейлонский потребляют. Что делать, что мне делать? Соглашаться? Как? Как я, Сташевский, внук политзэка, стану агентом КГБ? Хоть он прежний, хоть новый, хоть там все интеллектуалы и лучшие люди отечества — это все равно ЧК со всеми ее обычными пирогами. Не важно, что они мне предложат, важно, что я соглашусь и, значит, стану гадом. Потому что все — ложь, и я им не верю… А если не соглашусь? Если пошлю их сейчас подальше, с горы, со свистом, чтоб с головы на жопу кувыркались?»

— Штирлиц — хороший человек, — задумчиво повторил Саша, размешивая в чашке сахар. Потом, придушив на минуту страх, он очень внятно произнес: — Альберт, я, наверное, все-таки откажусь.

Альберт неторопливо дожевал печенье, запил его чаем и, помрачнев, опустил чашку на блюдце.

— Кстати, о Штирлице слышали анекдот? Штирлиц склонился над картой Союза — его рвало на Родину.

Он размашисто захохотал. Сташевский натянуто заулыбался, анекдот был старый. «Я попал, — мучился Саша. — Боюсь соглашаться. И боюсь не соглашаться. Что делать? Дед, что мне делать? Что бы сделал ты?»

Альберт прервал свой смех внезапно.

— Что же, я вас понимаю. Считайте, ничего я вам не говорил, никаких предложений не делал. Все, проехали, забыли, зачеркнули. Выполните разовую просьбу, и на этом разбежимся. Мы ошиблись: серьезного дела вы не потянете, не тот у вас движок…

И Сташевский напрягся; ему бы сразу не согласиться, поблагодарить за чай, доверие, уйти и постараться забыть, как вдруг для него самого неожиданно игла страха остро его уколола — он понял, что не простят ему отказа, достанут, отыграются, отомстят… Если и было в нем слабое место против ГБ, то только этот врожденный — от деда или предков, живших много раньше? — внутренний страх. А еще давно цвело в нем тщеславие самого умного, самого талантливого, самого захваленного парня, которому по плечу самые великие дела. Страх плюс тщеславие — взрывчатка, которая взрывается сама по себе… Знал ли об этом Альберт заранее или набрел на слабину собеседника случайно, не имело теперь значения. Имело значение только то, что Сташевский задал ожидаемый от него вопрос:

— А что я должен сделать?

Спросил и сам на себя изумился, что напрашивается на задание от этих, от них… от тех, кого собирался послать, — что за кульбит, что за хрень с ним произошла? С какого? За каким? Единственное, мгновенно пришедшее в голову оправдание перед собой и дедом состояло в том, что он поступает так только для того, чтобы поскорее от «них» избавиться.

Альберт повеселел. «Значит, знал, все знал, хитрован, заранее просчитал мою реакцию!» — мелькнуло у Сташевского, но было уже поздно; сдвинув в сторону чайник и вазочку с печеньем, комитетчик приблизился к Саше.

— Есть в посольстве Ирана один интересный человечек. Аббас Макки, первый секретарь. После прихода к власти Хомейни, исламисты сменили все посольство, но разведчиков — а мы полагаем, Макки разведчик, — у них хватило ума не трогать, берегут кадры.

— Я с ним знаком. Сам однажды подошел ко мне на приеме. Симпатичный.

— Не сомневаюсь. Где вы видели несимпатичных разведчиков? Один Зорге чего стоит! А Кузнецов, а Абель? Значит, говорите, он сам подходил к вам на приеме? Очень хорошо, теперь вы к нему подойдете.

— Что я должен делать? «Говори же, блин, скорей, — изнывал Саша. — Затрахал».

— А ничего. Никто не собирается посылать вас на риск. Пообщайтесь с Аббасом на вашем прекрасном персидском. Сыграйте с ним в теннис — он, кажется, тоже фанат, проведите вместе время — вот и все. Главное, быть абсолютно естественным — у вас мама артистка, у вас получится. Раз уж он первым к вам подошел, ответьте чувством на чувство. Шутка… Потом расскажете о своих впечатлениях мне и на этом — все, вашей исторической миссии конец. Вы поняли меня?.. Для связи вот вам телефон «Альберта»… — Альберт положил перед Александром клочок бумаги с номером. — Запомнили? — Саша кивнул, и Альберт снова упрятал листок в карман, задвинув его на молнию. — Минуту, а кто же вы у нас будете? Давайте придумаем вам фамилию, любую, которая на слуху, известного спортсмена, артиста, писателя — выбирайте сами.

— Зачем? Для одного раза? «Еще один идиотский вопрос», — подумал Саша.

— Так принято, Александр Григорьевич. Чтобы я сразу понял и не спутал, что звоните вы, — вы у меня не один; и вам так удобней будет, не надо, чтобы все вокруг мочалили вашу фамилию и знали о нашем контакте.

— Я понял, — кивнул Сташевский. «Поздравляю, Сашок, — мрачно подумал он. — У тебя начинается двойная жизнь».

— Ну, придумали?

— Пусть будет Шестернев, — сказал Сташевский. — Защитник из ЦСКА.

— Кто ж не знает Альберта Шестернева?! Шестеренка — это сила! Я, кстати, тоже болею за армейцев. Очень удачный выбор. Я — Альберт, вы — Шестернев. Отлично! — он подал Саше руку. — Спасибо, что пришли. Не провожаю. Надеюсь, сами сообразите, как отсюда выбраться. О, стоп, стоп! Мы забыли самую главную мелочь, «мелочную главность», как выражается мой шеф. Вы будете проводить с Макки время, сыграете с ним в теннис, возможно, вам придется зайти в кафе, выпить самим, угостить девушек и тэ дэ — вам понадобятся деньги. Ну да, конечно! Много я вам не дам, не надейтесь, но так, что называется, на мелкие расходы… — из симметричного кармана на молнии он извлек деньги и бумажку, похожую на ведомость по зарплате. — Вот, пятьдесят рублей. И вот здесь, пожалуйста, распишитесь.