Соперницы - Нагаи Кафу Страница 10

Дзюкити тихо опустилась на колени перед семейным алтарем и помолилась Будде, потом загасила лампадку, закрыла алтарные створки и вернулась в прихожую в шесть дзё, где принимали посетителей. Уже переодетая в простое кимоно в белую крапинку, она только-только завела о чем-то разговор с распорядительницей по имени Хамэ, как показался писатель Нансо в сопровождении старика Годзана, гость уже уходил.

— Вот как, уже возвращаетесь? Сэнсэй, что же вы не посидели подольше?

— Спасибо. Скоро опять побеспокою вас визитом.

— Ну вот, а я собиралась в кои-то веки репетировать с вами песню «Амигаса»…

— Ха-ха-ха! В таком случае я тем более не могу задерживаться! Ленился в последнее время, не упражнялся… Если встретите учительницу, передайте, пожалуйста, привет от меня.

— Ну, раз так, тогда до скорой встречи.

Дзюкити вместе со стариком вернулась в свою комнату в глубине дома и закурила. Сделав одну затяжку, она со значительным видом обратилась к мужу:

— Послушай-ка, Комаё сейчас на втором этаже?

— Только что ушла.

— Я ведь совсем ничего не знала… Как уж у них там вышло, но… Помнишь, она с недавних пор стала бывать в чайном доме госпожи Хамадзаки? Так вот, говорят, что её туда приглашает патрон госпожи Рикидзи!

— Уф-ф! Да неужели? — Старик принялся полировать тряпочкой папиросницу из сушеной мандариновой кожицы.

— А ведь дня три назад мы были вместе с госпожой Рикидзи на банкете. Я еще удивилась тогда, какие странные вещи она говорит, но особенного внимания этому не придала. А сегодня вечером мне все подробно рассказал один гость, и тут только я сообразила: ах вот в чем дело!

— Стало быть, хоть по виду и не скажешь, а Комаё то себе на уме!

— Но как неприятно, если думают, что я свела их и при этом делаю невинное лицо…

— Что уж теперь, не вмешивайся. Оставь все как есть. Если бы она советовалась с тобой до того, как это случилось… А теперь уж дело сделано без твоего ведома, не изменишь! Да, девчонки нынче все себе на уме. Я не только об этой говорю, все они теперь знать не знают, что такое долг, потому и смелые такие, все им нипочем.

— Вот это правда. Сегодня вечером я чего только не наслушалась: говорят, этот патрон уже обещал выкупить её. Якобы он готов взять на себя все заботы о ней, но Комаё пока не дала определенного ответа.

— Ее ведь в последнее время стали много приглашать, может быть, она размечталась о чем-то и вовсе небывалом.

— Теперь, когда она так хорошо стала зарабатывать, для нашего дома лучшего и желать нельзя, но ведь никто не может вечно оставаться молодым… Раз есть человек, который говорит, что позаботится о ней, то надо его выслушать, это и ей на пользу.

— А откуда взялся этот патрон? Что за человек? Из благородных?

— Это патрон госпожи Рикидзи.

— Да, я понял, потому и спрашиваю — что он за человек?

— Но постой-ка, разве ты не знаешь? Он из этой, как бишь её, страховой, что ли, компании… Ему тридцать семь или тридцать восемь, еще даже нет сорока. Господин с усиками — великолепный мужчина, весьма достойный.

— Значит, стоящего человека нашла! Но не зря ведь ей нравится её ремесло и она не хочет его бросать. Если патрон — интересный мужчина, да еще на стороне завести пылкую связь с актером, скажем с Китиэмоном, или хоть с этим, шестым в династии… Тут уж у неё будет, как говорится, в обеих руках по цветку! Ха-ха-ха!

— Ну есть ли на свете более беспечный человек, чем ты! — Дзюкити, посмотрев на мужа с таким отчаянием, словно у неё не было сил даже рассердиться, громко стукнула трубкой по пепельнице.

В это время в прихожей настойчиво зазвонил телефон.

— Да что же это, никого нет? — Дзюкити озабоченно поднялась с места.

В конце августа (такого засушливого, что шумели даже о возможном прекращении на время подачи воды) однажды на склоне дня неожиданно хлынул ливень, который продолжался всю ночь и еще полдня. Когда он прекратился, произошла резкая смена погоды. Осень яснее ясного заявила о себе внезапно посвежевшим цветом небес и ивовой листвы, а также несущимся по вечерним улицам эхом деревянных сандалий и звонков рикш; из уличных ящиков для мусора все громче гудели докучливые осенние сверчки.

Комаё с Ёсиокой собирались поехать отдохнуть в Хаконэ или в Сюдзэндзи, но, поскольку появились сообщения, что из-за того самого ливня поврежденной оказалась не только железнодорожная линия Токайдо, но и Тохоку, Комаё уговорила Ёсиоку остановиться в «Трех веснах» в Моригасаки. Это была не гостиница для обычных постояльцев, а вилла солидного и влиятельного в районе Симбаси чайного дома «Тайгэцу», расположенного в квартале Коби-китё. Поначалу хозяйка дома «Тайгэцу», пресыщенная успехом своего заведения, выстроила виллу для собственного отдыха и душевной услады. Но, поскольку она была из породы тех, кого никогда не отпустит врожденная алчность, ей стало жаль, что прекрасная, просторная вилла большее время оставалась пустой. Она поручила чайный дом в Коби-китё заботам приемной дочери и опытной прислуги, а на вилле устроила нечто вроде филиала, и благодаря посредничеству постоянных клиентов, а также гейш сдавала виллу для любовных свиданий. Поскольку в отличие от гостиницы постояльцев здесь было мало, они чувствовали себя так, словно арендовали частную резиденцию, и от души были щедры на чаевые. В свою очередь, каждая гейша надеялась, что, если она приведет на виллу хотя бы еще одного гостя, повысится её репутация в глазах влиятельного в Симбаси заведения «Тайгэцу». Некоторые из гейш даже покупали на свои деньги гостинцы и, возвратившись в Токио, являлись с ними в конторку дома свиданий «Тайгэцу» в Коби-китё, гордо заявляя:

— Премного обязана вам за вчерашний вечер на вилле…

Похоже, что и Комаё не без умысла порекомендовала Ёсиоке виллу «Три весны».

Когда ушла служанка, собиравшая со стола посуду после завтрака, было уже больше десяти часов. Небо ранней осени было подернуто тонким слоем облаков, но, даже когда набегающий легкими волнами ветерок вдруг стряхивал росу с растущих у края веранды кустиков хаги, это не смущало хора насекомых, они продолжали, как и ночью, свой тихий неумолчный звон.

Комаё, зажав губами сигарету «Сикисима», растянулась на животе и рассматривала принесенную служанкой газету «Мияко». Зевнув, она подняла наконец голову и деланно изрекла:

— Хорошо, правда? Тишина…

Отрешенный взгляд Ёсиоки, который с сигарой в зубах привалился на бок, опершись о локоть, уже давно устремлен был только на женщину. Теперь он медленно поднялся и уселся как следует.

— То, что я предлагаю тебе, будет для тебя только благом. Хватит, не пора ли оставить ремесло гейши?

Комаё молчала, только обратила к нему сияющее, смеющееся лицо.

— Комаё, почему все-таки ты не хочешь это бросить? Ты боишься довериться мне?