Шторм - Эйнар Карасон Страница 10

По аудитории пронесся тихий смех и шум; многие развеселились и принялись гадать, что бы он сделал с супом и пудингом, а потом наконец перешли к повестке дня — подводя итоги, исполнительный директор сказал, что дискуссия была чрезвычайно информативной и полезной, и попросил всех осмыслить услышанное и высказать свои соображения.

Шторм хотел пить пиво постоянно. И похоже, считал это вполне естественным. Ну ладно, мне тоже вечно хотелось пива, но я же старался хоть иногда быть трезвым. Мне казалось, что именно так и нужно. Человек должен стараться не сбиться с пути. Хотя едва ли можно сказать, что мне это удавалось. Например, по сравнению со всеми этими студентами. Со всей этой братией, которая усердно училась, получала образование, сдавала экзамены, а потом могла ехать домой, где их ждала хорошая работа и высокая зарплата, и я знал, что уже через несколько лет они заживут в отличных квартирах, а сам я буду ютиться где-то в рыбачьей хижине, а все мои пожитки уместятся в вещевом мешке.

Ну да я не унываю, отправился вот за границу, думал попытаться как-то устроить свою жизнь, начать учиться и все такое, не Всем, конечно, университеты кончать, кому-то надо изучать производство молока, например; сам я уже почти решил поступать в садоводческое училище, это по мне, да и работа интересная, мой бывший свояк его заканчивал, а теперь работает в теплице, грибы выращивает, помидоры, еще что-то — и вполне преуспел.

А Шторм, тот вечно хотел пива. Я заметил, что ни о чем другом он вообще не думает. Он никогда не заговаривал про жизненные цели. О правильном пути. На самом деле нам суждено было оказаться в одной лодке, способностями к учебе мы оба не отличались, университетов не кончали, часто сидели без работы, — в этом мы были схожи, так что неудивительно, что мы стали приятелями и держались вместе. Общего, однако, у нас было не так уж много. Жил он, конечно, сильно лучше, квартирка у него была стильная, мягкая мебель, техника, картины на стенах, дети играют, пахнет едой, все чистенько и аккуратненько, более того, я несколько раз даже заставал его с пылесосом в руках. Конечно же у него жена отличная, я не понимаю, почему некоторым так везет, она о нем заботилась постоянно. Но об этом я никогда не заговаривал; о том, что у него все так хорошо, а мне приходится торчать одному в комнатушке, просто заваленной грязными носками. Нет, Шторм, можно сказать, был какой-то возвышенный. Это меня несколько смущало. Понимаешь, все эти ребята из университета казались такими возвышенным и одаренными, потому я с ними и не общался, или они со мной, это как посмотреть; мы только иногда встречались на исландских вечеринках, но не более того, в гости к ним я не ходил. А со Штормом было иначе. С другой стороны, я не всегда его понимал. Он постоянно рассказывал свои истории, они были удивительные и неправдоподобные, но очень длинные и странные, без начала и конца, к тому же он слушал какую-то странную музыку, а популярной никогда не интересовался. «Выключи эту дрянь!» — говорил он всякий раз, когда мне хотелось послушать какие-нибудь новинки. Но не только я не мог его раскусить, — насколько я знаю, университетские, большинство из них, тоже Шторма не понимают, многие его не выносят, даже считают снобом, некоторые говорят, что он опасен, и он, очевидно, с ними не церемонится, хотя со мной обычно любезен. Может, ему нужно было поучиться, думаю, у него бы получилось. Но что мне о нем известно? Ничего. Совершенно честно признаю, что совсем не разобрался в Шторме. Хотя и частенько пью с ним пиво.

Как приятно, когда у тебя есть друг, родственная душа. Сигурбьёрн как раз и был таким человеком. Ему, конечно, опостылело торчать одному в этом общежитии, там же скука дикая и тоска смертная, он там никого не знает, и ничего общего у него с ними нет; у них все fælles [10]— общая кухня, которая ему не по душе, по утрам Сигурбьёрн всегда был угрюм, крайне высокомерен и консервативен, выходил из себя, если не мог позавтракать в одиночестве и выполнить другие незамысловатые утренние ритуалы; ему главное было одному посидеть с чашкой нескафе и парой тостов с ветчиной, чтобы свой свет и свое место за столом; пока он ел один тост, другой держал над электрическим чайником, чтобы не остыл, — извращение, конечно, но люди ведь имеют право потешить свою экстравагантность? — как он говорил сам, «чувак, у каждого должны быть свои прихоти» — ему не нравилось, что приходится по-датски здороваться со всеми этими бодрыми ранними птахами, обсуждать какую-то ерунду, которая рано утром его просто не интересует, двигаться, чтобы кто-то сел, хуже всего, когда он сам не мог сесть на свое место, не мог подогреть свой тост на чайнике, потому что им пользовался кто-то другой. А все эти общительные датчане, конечно, вообще не понимают экстравагантности и прихоти нашего человека, им действовало на нервы, что исландец ставит себя выше других; Сигурбьёрн слышал подобные комментарии на вечеринках, которые регулярно устраивали, чтобы встряхнуть группу. Покупали ящик-другой пива с распродажи в какой-то low down [11]пивоварне на Фюне, пили и отмечали выпитое черточкой на листе бумаги, а потом пять черточек перечеркивали косой чертой, и наш человек, конечно, сбегал от остальных, ссылаясь на отсутствие времени, он единственный не напивался вдрызг и не пускался в пьяные откровения, когда другие уже изрыгали свои чувства и выпивку, и тотчас заходила речь о том, как этот исландец немногословен по утрам, и все были согласны, что есть проблемы, которые нужно обсуждать, — все, кроме нашего человека, он все твердил, что обсуждать нечего, потом, конечно, перестал завтракать в общей кухне, подумывал о том, чтобы купить собственный чайник и тостер и держать их у себя в комнате, пока же питался шоколадным молоком с печеньем, сидя на краешке кровати, а какое это для консервативного человека начало дня; но завтракать одному, в покое, на свой манер было ему необходимо, как он говорил, чтобы отогнать призрак уныния; как и возможность «проспать свои восемь часов» — он был одним из тех…

Ну так вот, я начал о нем заботиться, малый был близок мне по духу, в чем-то, конечно, маменькин сынок, слишком долго жил с ней, ему уже перевалило за тридцать, а он еще ни разу не жил с женщиной, только с мамой, которая очень много для него значила, он даже любил ее цитировать, но многие замечательные люди были мамиными любимчиками, простим им это, — вот, например, Элвис Пресли, нужно признать. Я стал приглашать его к нам на выходные, чтобы он не сидел в своей проклятой школе, грустный и одинокий, а он, разумеется, принимал все мои приглашения, приходил по пятницам прямо после занятий и сидел до вечера воскресенья, спал в комнате для гостей, я угощал его пивом, и он ел с нами, смотрел телевизор и радовался тому, что находится дома, среди людей. И нам нравилась его компания, потому что малый был воспитанный, благодарный и веселый, к тому же с удовольствием меня слушал, он внимал всему умному, и если ему что-то нравилось, он искренне и заразительно смеялся, и я раскрылся рядом с ним, он как будто открыл мне мой ум, заставлял вспоминать то одно, то другое, такие вещи, которые никак нельзя забывать.