Тайное дитя - Луиза Фейн Страница 11

– Роуз! – не выдерживает Элинор.

Мейбл дергается и роняет стакан с лимонадом. Жидкость попадает ей на платье, стакан откатывается в траву. Голова Мейбл наклоняется и тут же запрокидывается. Ее глаза закатываются, дыхание становится резким и прерывистым, а рот искривлен. Ее голова снова дергается.

– Мейбл! – кричит Роуз, отодвигаясь и придерживая подол юбки, чтобы не замочить в лужице, появившейся сбоку от Мейбл.

Мейбл не реагирует.

Элинор встает, вытаскивает Мейбл из лужи и промокает влажную ткань салфеткой.

– Это ты виновата! – бросает она Роуз.

– Ничего подобного! Ты своим криком испугала бедняжку.

Роуз садится, хватает тряпку, которой была прикрыта корзина для пикника, и собирает растекающуюся липкую лужицу.

Мейбл очумело озирается по сторонам:

– Она ушла?

– Кто она, дорогая?

Элинор крепко держит Мейбл, ощущая вес дочери. Мейбл изгибается, словно у нее нет сил держать голову прямо. По ее платьицу, от живота к коленкам, тянется темная мокрая полоса. Придется вернуться, чтобы переодеть ребенка. Как же она сглупила, дав мисс О’Коннелл выходной. А ведь няня хотела поехать с ними. Тогда можно было бы отослать ее домой вместе с Мейбл и не портить замечательный день.

– Леди с огненными волосами, – отвечает малышка, оглядываясь по сторонам. В ее глазах странная пустота. – От нее так смешно пахнет.

Элинор вопросительно смотрит на Роуз. Сестра пожимает плечами.

– Крошка моя, я не понимаю, о ком ты говоришь, – отвечает Элинор. – Нас здесь только двое: Роуз и я. Идем, я отведу тебя домой и переодену.

Мейбл осматривает себя и словно удивляется, увидев липкую полосу, оставленную пролитым лимонадом.

– Спать хочу, – зевает малышка.

Роуз перестает вытирать остатки лужицы и пристально смотрит на Мейбл:

– Элли, тебе не кажется, что с ней творится что-то странное?

– Что именно? – спрашивает Элинор. Мейбл прижалась головкой к материнской груди. Ее глазенки сверкают. – Произошла досадная оплошность. Вдобавок она устала от прогулки, только и всего.

– Ты уверена? – Роуз смотрит на сестру, озабоченно морща лоб. – У нее были такие странные глаза. Зрачки большие и совсем черные. Это длилось считаные секунды, однако… На эти секунды она словно исчезла. Ты это заметила?

– Нет, – сухо отвечает Элинор. – Я вообще не понимаю, о чем ты. Послушай, если Мейбл устала, она заснет где угодно. Не стоит переживать из-за такой мелочи. Дорогая, ты же хорошо себя чувствуешь? – спрашивает она у дочери.

Элинор слегка встряхивает ребенка, не давая уснуть, затем опускает на траву. Ножки Мейбл подгибаются, но она тут же выпрямляется и встает, прислонившись к ногам матери.

– Роуз… – Элинор поворачивается к сестре. – Ты останешься здесь, иначе Эдвард не узнает, куда мы исчезли. Скажешь ему, что Мейбл облилась лимонадом и я повела ее домой переодеваться. Пусть Уилсон захватит корзину и все остальное и привезет домой на машине. Дома встретимся. Идем, Мейбл. Шевели ножками.

– Давай я схожу за машиной. Зачем Мейбл идти пешком? – гнет свое Роуз. – Возможно, она простыла и у нее поднимается температура. Эти ее странные слова про огненные волосы…

– Хватит суетиться! – шипит Элинор.

Внутри у нее возник тугой узел, не желающий развязываться. Она столько недель ждала возвращения Роуз. Этот пикник должен был пройти идеально: сестры снова оказались вместе. Элинор смотрит на Мейбл, потом тянет ее за руку, и они пускаются в путь.

Они поднимаются по крутому склону холма и выходят на тропинку, что вьется по лесу вдоль заднего фасада Брук-Энда. Идти совсем недалеко, однако Мейбл еле переставляет ноги.

– Понесешь меня? – спрашивает дочка, поднимая руки.

Элинор вздыхает:

– Ты стала слишком большой и тяжелой. Давай я понесу тебя на закорках.

Элинор приседает. Мейбл взбирается на материнскую спину. Элинор идет по широкой тропке, петляющей между деревьями. Мейбл ударяется о ее спину, словно мешок. Сквозь листву просвечивает солнце. Ветерок шевелит листья, заставляя солнечные лучики танцевать. Боковым зрением Элинор улавливает какое-то мелькание. Она замирает на месте и всматривается в пространство между серебристых стволов. Ее сердце сильно колотится. Она затаивает дыхание. Хлопают крылья, изгибается ветка. Кто-то шуршит в подлеске. Нет тут ничего страшного. Элинор выдыхает и идет дальше, прибавив шагу. Ее чувства обострены до предела. Тени всегда ее пугали.

Элинор устало взбирается по склону лужайки, ведущей к дому. Липкое пятно на платье Мейбл запачкало и ее одежду. Перед глазами вновь встает ужасающе дергающаяся головка Мейбл. Вспоминаются слова встревоженного Теда и недавние вопросы Роуз насчет того, все ли с малышкой в порядке. Усилием воли Элинор решительно прогоняет эти мысли.

Теплая ванна и крепкий сон – и ее малышка моментально поправится.

– Она должна выпутаться из этой дурацкой истории! – заявляет Эдвард тоном, не терпящим возражений. – Действовать нужно быстро, решительно, пока не стряслось настоящей беды. – Он стоит перед зеркалом, расставив ноги, поправляет воротник рубашки, затем вдевает туда запонки. – Нам определенно повезло, что эти «отношения» возникли в Париже, а не в Лондоне. Меньше вероятности, что все это выплеснется наружу.

Элинор находится в его комнате. Она сидит в кресле, покачивая ногой. На ней простое, но элегантное темно-синее платье из льна. Беременность еще не изменила ее фигуру. Лицо Элинор бледно, пальцы теребят длинную нитку речного жемчуга. Это ожерелье Эдвард привез ей из Германии, куда ездил на конференцию в Билефельд.

– Что у них вообще за отношения? – спрашивает Эдвард, и Элинор ловит его взгляд в зеркале. – Они помолвлены?

– Очень сомневаюсь. Но она собирается жить вместе с ним. Поддерживать его.

– Что значит «поддерживать»?

Эдвард сохраняет спокойный тон. Уравновешенность, несмотря на то что внутри зудит раздражение. Элинор незачем это видеть. Особенно сейчас. Она и так выглядит встревоженной. Он не вправе показывать ей свое недовольство. Это лишь добавит ей напряжения и беспокойства.

– Чистое безумие, – отвечает Элинор. – Она думает, что сумеет найти работу. И знаешь какую? Работу журналистки. Роуз намерена его содержать, пока он движется к славе художника и еще кого-то там. По ее словам, он из хорошей семьи. Возможно, даже богатой. Но он, видите ли, чертов социалист, а потому повернулся спиной к буржуазному достатку. Он считает жизненно необходимым переходить на плановую экономику, как в России. Капитализм умер и все такое. Материальные блага совсем ничего не значат. Достаточно любви. Она заявляет, что они будут счастливы при минимальном достатке.

Эдвард фыркает: