Дети нашей улицы - Нагиб Махфуз Страница 11

— Я не думала, что он так жесток.

— Я знал это, поэтому мне нет прощения.

— Как же я останусь здесь, беременная?! — спросила она с сомнением.

— Придется приспособиться к этой пустыне после Большого Дома. Слезами горю не поможешь. Нам не остается ничего, как поставить здесь хижину.

— Где?

Он посмотрел вокруг, задержал взгляд на лачуге Идриса и с тревогой сказал:

— Нельзя уходить далеко от Большого Дома. Либо обоснуемся поблизости от Идриса, либо сгинем в этой бескрайней пустыне.

Немного подумав, Умайма ответила, будто разделяя его мнение:

— Да. Останемся в поле его зрения. Может, сердце у него дрогнет.

— Горе мне! — вздохнул Адхам. — Если бы ты не разговаривала со мной, я бы подумал, что сплю и вижу кошмарный сон. Неужели его сердце очерствело для меня навеки? Я не буду задираться, как Идрис. Подумать только, я совсем другой, а он уготовил мне такую же судьбу.

— Есть ли где еще такой отец, как твой? — злобно проговорила Умайма.

Адхам бросил на нее острый взгляд:

— Когда же отсохнет твой язык?!

Она не успокаивалась:

— Богом клянусь, я не совершила никакого преступления, нет на мне греха! Если кому сказать, чем я поплатилась, спорю, от удивления у них глаза на лоб вылезут. Не видала я таких отцов!

— Потому что нет на свете человека, подобного ему. Эта гора и эта пустыня — свидетели. Такие, как он, теряют разум, если идешь им наперекор!

— С таким характером он всех разгонит.

— Мы были первыми, потому что мы совершили злой поступок.

— Это не так, — с обидой проговорила она.

— Не тебе судить!

Оба замолчали. В пустыне не было видно ни души, кроме редких прохожих у самого подножия. Яркое солнце посылало жгучие лучи с безоблачного неба, заливая своим светом бескрайние пески, в которых то здесь, то там поблескивали гладкие камни или осколки стекла. До горизонта простиралась пустыня. Виднелась только гора аль-Мукаттам, да с восточной стороны возвышалась огромная скала, застывшая словно голова человека, погребенного под песками. Рядом с Большим Домом стояла приземистая хижина Идриса, сколоченная на этом месте как вызов. Все вокруг вселяло отчаяние и страх.

— Ох и трудно нам тут придется! — тяжело вздохнула Умайма.

Адхам взглянул на Большой Дом:

— Мы вытерпим все ради того, чтобы двери этого дома снова открылись для нас.

Адхам и Умайма начали строить хижину с западной стороны от Большого Дома. Они носили камни с горы аль-Мукаттам, собирали листы жести у ее подножия, волокли доски из окрестностей аль-Атуфа, аль-Гамалии и Баб-аль-Насра. Но скоро стало ясно, что возведение лачуги займет гораздо больше времени, чем они думали. Одновременно заканчивалась продукты, которые Умайма захватила из дома, — сыр, яйца и медовая патока. Адхам был вынужден искать заработок, и он решил начать с продажи своей дорогой одежды. На вырученные деньги можно было купить тележку и торговать картошкой, горохом, огурцами и другими сезонными овощами. Как только он стал складывать свои вещи, Умайма не выдержала и разрыдалась. Не обращая внимания на ее причитания, он то ли с раздражением, то ли с насмешкой сказал:

— Такие наряды теперь не для нас. Ведь нелепо торговать картошкой в расшитой накидке из верблюжьей шерсти.

Вскоре он уже катил тележку по аль-Гамалии, где еще не забыли блеск его свадьбы. Сердце его сжималось, горло перехватывало. Тогда он прекращал зазывать покупателей, и глаза его наполнялись слезами. Он старался как можно быстрее оказаться в самых отдаленных кварталах, ходил там без отдыха, кричал с утра до вечера, пока не немели руки и не ломило суставы. Когда становилось невмоготу, он садился на землю и прислонялся к стене. Как тяжело ему было торговаться с женщинами! А как неловко было справлять нужду где-нибудь в уголке! Жизнь казалась какой-то нереальной. Сад, управление делами, покои с выходящими на аль-Мукаттам окнами вспоминались как сладкий сон. Он говорил себе: «В этой жизни нет ничего реального. Большой Дом, недостроенная лачуга, сад и тележка торговца. Вчера, сегодня, завтра. Я, наверное, правильно сделал, что решил обосноваться напротив Большого Дома. Так я хоть сохраню свое прошлое, в отличие от настоящего и будущего. Ведь и память можно потерять так же, как я потерял отца, как потерял самого себя». Под вечер он возвращался домой к Умайме, но не для того, чтобы отдохнуть, а чтобы продолжать строить хижину.

Однажды в полдень Адхам присел в квартале аль-Ватавит перевести дух и задремал. Внезапно он очнулся от шороха и, увидев, что мальчишки пытаются увести у него тележку, с криком вскочил. Один из них заметил это, свистнул своим подельникам, и те опрокинули тележку, которая должна была задержать преследователя. Огурцы рассыпались по земле, а мальчишки, как саранча, разбежались кто куда. Адхам рассердился на них так, что, забыв все приличия, выругался самой грязной бранью. Он нагнулся, чтобы собрать испачканный товар. Полный злости, он прокричал: «Почему твой гнев жесток, как испепеляющий огонь? Почему твое величие тебе дороже, чем собственные плоть и кровь? Как можешь ты наслаждаться жизнью, зная, что нас топчут, словно насекомых? О великий, есть ли в твоем Большом Доме место терпению, милости и прощению?» Он схватился за тележку и уже был готов зашагать с ней прочь от этого проклятого места, как вдруг услышал, как кто-то со смехом спросил:

— Почем огурчики, старина?

Перед ним стоял ехидно улыбающийся Идрис, одетый щеголем в яркую полосатую галабею, на голове у него красовалась белоснежная повязка. Адхам увидел улыбку Идриса и, хотя тот вел себя спокойно, у него потемнело в глазах. Он толкнул тележку, собираясь уйти, но Идрис преградил ему дорогу.

— Разве такой покупатель, как я, не заслуживает внимания? — удивленно спросил он.

Разволновавшись, Адхам вздернул голову:

— Оставь меня в покое!

Идрис продолжил издеваться:

— Разве таким тоном разговаривают со старшим братом?

Сдерживаясь из последних сил, Адхам проговорил:

— Идрис! Неужели тебе мало того, что ты со мной сделал? Я знать тебя не хочу.

— Как так?! Мы ж соседи!

— Мне претит соседство с тобой, но я решил остаться поблизости от дома, который…

— Из которого тебя выставили! — не дал договорить ему Идрис.

Адхам замолк, побледнев.

— Тянет туда, откуда изгнан. Да?

Адхам хранил молчание.

— Мечтаешь вернуться в дом, лис?! Ты слаб, но сколько в тебе хитрости! Так знай: я не допущу того, чтобы ты вернулся один. Даже если небеса рухнут на землю!

От обиды у Адхама раздулись ноздри:

— Разве мало того, что ты уже сделал со мной?