Остаемся зимовать - Шейн Джонс Страница 12

Один ополченец что-то шепнул на ухо другому, они передавали эти слова друг другу, пока их не услышал и я. Надо идти к Профессору за помощью. Я кивнул. Мы кивнули. Таддеус смеялся.

Таддеус Лоу верит, что сейчас весна. Он несколько раз выходил из моего дома, чтобы собрать овощи, а потом прикидывался, будто готовит их на огне, на котором я обычно варил картофель. У меня рвется сердце, когда я вижу такое поведение Таддеуса, и вывод я могу сделать только один — это самый жестокий трюк Февраля.

Таддеус безудержно смеялся, когда я надел ящик света. Шлепнул меня по голове, сшиб со стула на пол.

Таддеус несколько раз спрашивал, почему я в свитере и шарфе.

Таддеус смеялся и качал головой всякий раз, когда я отвечал, что на дворе Февраль, и длится он почти девятьсот дней.

Таддеус не знает, кто я. Не отдает себе отчет, где находится.

Я уверен, он кем-то отравлен, или заколдован, или загипнотизирован. Мне тяжело даже писать об этом, потому что в этот самый момент Таддеус стоит под открытым небом без рубашки и говорит, что наслаждается теплом солнечного света. На самом деле за окном пурга.

Таддеус дважды спрашивал меня, остановлена ли война детей с Февралем, и я отвечал, что да, насколько мне известно, она прекратилась.

Я также рассказал ему о том, что по-новому сложил клочки пергамента, упавшие с неба, но он ушел в снегопад.

В том, что я не призрак, мне удалось убедить только детей подземелья. Когда я сказала им, что мое тело, найденное на берегу реки, не настоящее, они ответили, что уже все знают. Сказали, что им известны многие уловки Февраля.

Дети прорыли под городом сложный лабиринт тоннелей, освещенный подвешенными к потолку фонарями. На каждом перекрестке стояли деревянные таблички с направленной вверх стрелкой и указывали, какая часть города, какой магазин или дом находятся прямо над тобой. Я нашла свой дом, забралась наверх и сдвинула половицу. Мой отец вновь говорил о полете на воздушном шаре. Он разговаривал сам с собой о том, как сладок воздух на определенной высоте. Описывал порывы ветра, покачивая руками. Описывал подъем воздушного шара, вскидывая руки к потолку, воспроизводя губами шипение горящего газа.

Не успела я вернуться в тоннель, как половица, которую я сдвинула, скрипнула. Мой отец повернулся. Побежал ко мне. Сказал, что я не должна жить под землей. Он меня не узнал. Я сказала ему, что я его дочь и я не призрак. Он ответил мне, что войну надо прекратить и вместо этого провести следующий день, плавая в реке, где вода такая теплая, что, касаясь кожи, она напоминает мягкий шелк. Я возразила ему, что его слова — полная бессмыслица.

Это я, Бьянка, сказала я. Твоя дочь. Посмотри на мое лицо.

Я стерла грязь с щек. Убедилась, что мое лицо не покрыто снегом или золой.

Бьянка, повторила я. Неужели ты меня не узнаешь.

Я написала на кусочках пергамента мое имя по буквам и пододвинула к нему.

Б Ь Я

Н К А

Мой отец перетасовал буквы. Сначала у него получилось «АКНЯББ». Потом — БЬЯНКА. Он смотрел на буквы, на имя, на меня. Снова и снова.

Наконец мне показалось, что он улыбнулся.

Что-то со мной не так.

Я помогу тебе и городу.

ФЕВРАЛЬ ИДЕТ ДОМОЙ. ФЕВРАЛЬ

ждал в чаще, прежде чем пойти домой к девушке, от которой пахло медом и дымком. Он открыл дверь и протянул ей скульптору совы с проломленным черепом. Он купил ее задешево у впавшего в депрессию скульптора. Девушка, от которой пахло медом и дымком, плакала и обнимала Февраля. Она прошептала ему, что Таддеус Лоу теперь верит в весну и со временем заразит своей верой весь город.

Может, нам удастся жить в мире, сказала она.

Это ответный удар в войне против него. Февраль страдал от их фальшивых улыбающихся лиц, водно-корытных атак, палок, брошенных в небо, молитв и боевых гимнов. Он видел их, покрытых мхом и бесчисленными слоями серости. Он видел, как они грустили после более чем девятисот дней Февраля и винили в этом его.

Что ж, хорошо, сказал Февраль. И сел в деревянную кресло-качалку, и сложил руки на коленях.

Я люблю тебя, сказала девушка, от которой пахло медом и дымком. И я тебя люблю, ответил Февраль, чувствуя легкую грусть.

В городе есть строитель и его жена.

Назови строителя Февралем, а его жену — девушкой, от которой пахнет медом и дымком.

После того, как Таддеус остановил все

боевые действия против Февраля, город охватила еще большая грусть. Двое ополченцев бросились с корабля, который строили кузнецы. Еще один порезал себе вены посреди улицы, и мертвые лозы выросли из его тела, протянулись по улице и поднялись по стенам дома. Лавочники плакали всю ночь. Пасечники направили пчел, и те кусали лавочников в шеи, чтобы те перестали плакать. Снег смешался со льдом, и стена света упала с неба. Люди видели Таддеуса Лоу, который ходил по городу в обрезанных холщовых штанах и восхищался хорошей погодой.

Не забудь подрезать эти зеленые изгороди, кричал он лавочнику, сидевшему на куче грязного снега. Лавочник подтянул колени к лицу и раскачивался.

Дети подземелья иногда поднимались на поверхность, чтобы посмотреть, как разваливается город. Они думали о том, чтобы восстать против Таддеуса по причине его безумия. Они проводили собрания и спорили до глубокой ночи. Они обсуждали план войны, принесенный девушкой, от которой пахло медом и дымком, понимая, к чему приведет следование этому плану без поддержки ополчения и горожан. Их замешательство распространялось по подземным тоннелям.

Таддеус грезил наяву и игнорировал всех

горожан, которые говорили ему, что Февраль по-прежнему продолжается. Квадратики пергамента, перевязанные синей лентой, лежали по всему дому. Тексты отличались по стилю и почерку, потому что писали и ополченцы, и горожане, но смысл от записки к записке не менялся: Февраль несет ответственность за смерть его жены, его дочери и Колдора Клеменса. Они умоляли Таддеуса вспомнить дни полета, к одному кусочку пергамента даже пришили клочки материи воздушного шара. Таддеус к этим квадратикам пергамента не прикасался. Это Бьянка, проникающая в дом каждый вечер, раскладывала их по разным местам, тогда как ее отец ехал на тракторе по воображаемым полям. Поскольку он продолжал игнорировать записки, Бьянка разворачивала их и клала в ванну, на кровать отца, прилепляла свечным воском к обратным сторонам дверок шкафчиков. Таддеус начал читать их, а потом прибивал гвоздями к стенам, пока они не заняли все свободные поверхности. Он изучал содержимое записок и думал, что ему нужно вернуться в дом Февраля в чаще, к девушке, от которой пахло медом и дымком, и задать новые вопросы.