Журавлик по небу летит - Ирина Кисельгоф Страница 12

Я навел бинокль на небо, стоя в аэродинамической трубе моей собственной улицы, и ахнул. Я попал на Южный полюс, будучи покорителем Севера, и ничего не понял. Ко мне в окуляры шагали бело-голубые гряды кучевых облаков. Они наползали друг на друга торосами и проваливались в синие просветы антарктических вод. Они были воинственными, а не дружественными. Невидимые солдаты Южного полюса укрывались за снежными башенками и целились в меня сквозь небесное решето. Мне могло повезти, а могло и не повезти. По крайней мере, солнцу не повезло – они его уже окружили и забрали в светящееся кольцо.

– Ну надо же! – и я вдруг заорал: – Гало!

– Гало? Что это? – Рядом со мной возникла Лизка.

– На! – Я протянул ей бинокль.

Я готов был делиться восторгом со всеми. Тем более с девчонкой, чья мама всю жизнь живет в такой красоте.

– Ух ты! – прошептала Лизка.

– Видела? – торжествовал я. – Офигеть!

– Да. – Она пялилась в бинокль, не отрываясь.

Я выдрал окуляры из ее рук и снова застыл в экстазе.

– Вот бы туда на воздушном шаре.

– Да, – мечтательно протянула Лизка.

– Или на дельтаплане.

– На дельтаплане, – эхом отозвалась она.

Я оглянулся. Ее расширенные глазенапы смотрели в небо, а в них плавали белыми рыбами облака. И я обалдел оттого, что впервые в жизни увидел два неба сразу. В чужих глазах. В Ее глазах! Я наклонился, и среди облаков вынырнули сразу две мои головы. У моих голов был огромный лоб, точки глаз и полное отсутствие подбородка. Я прыгнул в Ее глаза и стал пришельцем из космоса! Не знаю, сколько бы я таращился в инопланетные глаза, если бы не Лизка.

– Ты чего? – спросила она и покраснела.

Я испугался сразу. Она могла прочитать своим лазером все мысли в моей голове.

– Ничего. – Я сделал два пальца штепселем и поднес к ее лупарикам.

В ее глазах вдруг заблестели слезы. В Ее галактических глазах! Она молча развернулась и пошла.

– Ты чего? – дурашливо вякнул я ей в спину. Мне стало стыдно.

– Ты отстаешь в развитии, – не оборачиваясь, ответила она. – Салага!

Она полезла к себе через подоконник, я поймал ее за ногу.

– Ну?

– Я собираюсь купить телескоп «АстроМастер».

– Валяй!

Она попыталась освободить ногу, я зажал ее двумя руками.

– Собираюсь изучить облака вплотную. Знаешь, что такое цирростратус?

– Нет. – Она дернула ногу, тапок свалился на мою улицу, я засмеялся.

– У «АстроМастера» девяностомиллиметровый объектив. Это круто! Можно увидеть Юпитер в двух шагах от себя. Шаришь? А еще у «АстроМастера» ахроматическая рефракция, встроенный искатель, оборачивающаяся призма…

– Чихала я на призму! Понял, оборачивающийся искатель? – Она двинула мне ногой по голени.

– Вредина! – захохотал я. – Будешь корячиться, не возьму с собой в небеса.

– А мне и не надо. – Она подняла на меня Ее глаза. В них были слезы, и я отцепился.

Лизка захлопнула окно и задернула шторы. Я поднял тапок; у него были заячьи уши, но они висели, как уши брошенного бассет-хаунда. Я посмотрел на зайце-тапок и поклялся Ей никогда не трогать Лизку. Мне было стыдно. Я вел себя как последний щегол. И у меня испортилось настроение.

– Что ты хмурый? – спросила мама.

– Мне нужны деньги, – неохотно ответил я.

– Зачем? – испугалась мама.

Она теперь все время пугается. Чего она боится? Что я подсяду на анашу, собьюсь в стаю лысых фашиков или запью оттого, что я последний городской девственник?

– Хочу купить телескоп.

– А, – облегченно выдохнула мама. – Я скажу папе, мы купим.

– Угу.

Мы замолчали. Я смотрел в стену, мама на меня. У нее был странный вид.

– Миша, – вдруг сказала она. – Вы проходили контрацептивы по школьной программе?

– Что проходили? – Я чуть с кресла не упал.

– Презервативы, – прошептала мама.

Я всмотрелся в ее лицо и захохотал как ненормальный.

– Проходили?

Я кивал, не в силах сказать ни слова. Трындец! Мои предки были продвинутей, чем я мог себе представить. Мы проходили презервативы у Сашки дома. Нашли у его родаков в постельном белье и поделили поровну, чтобы использовать, когда приспичит. Один до сих пор валяется в ящике моего стола. Не приспичило. Н-да… Чего я вспотел?

– Если что, папа тебе поможет, – запинаясь, сказала мама.

– Чем? – Я свалился с кресла и умер от взрыва смеха.

– Нечего веселиться! – разозлилась мама. – И помни, тебе еще два с половиной года учиться!

Итак, мама тоже думает, что я отстаю в развитии. А я и отстал. Чего я так ржу? Придурок!

У меня улучшилось настроение, и я пошел к Лизке отдавать тапок. Заодно зигзагообразно извиниться. Подумал, вернулся назад и засунул зайце-тапок в птичью клетку. Чем глупее выглядят извинения, тем легче тебя извинят. Это знаю только я. Тапок в клетке радостно поднял заячье ухо и сделался похожим на шариковатого Тузика. Я полюбовался делом рук своих, посмеялся и пошел. Дверь открылась, и на пороге явилась Она. В облегающей водолазке и обтягивающих джинсах. Глаза впол– лица, ноги от шеи. А у маленьких ушей кудряшки вьются пушистыми завлекалочками. Мягкими-мягкими. Я чуть руку не протянул, чтобы их потрогать.

– Тапок, – вместо «здравствуйте» тупо сказал я.

– Откуда? – изумилась она.

– С ноги. – Я протянул клетку и покраснел. Как обычно.

Она взглянула на клетку, ее глаза расширились, и Она засмеялась, как… кто-то с неба. А я увидел ее улыбку и попал в замкнутые пределы светящегося гало. Она смеялась, мой смех плавно вливался в ее и уносился в открытую форточку к прирученным облакам. Вот тогда я понял, кто Она. Небесная пастушка бесконечного стада овечьих облаков, а я их шариковатый Тузик.

– Лисенок! Иди сюда! Посмотри! – закричала Она.

Лизка выпрыгнула из комнаты, как бес из коробочки.

– Это что? – Она уставилась на клетку с зайце-тапком.

Я испугался, что она меня не простит, и я больше никогда сюда не приду. Что делать?

– Ему нужна морковка, не то он помрет от голода, – брякнул я.

– Будет ему морковка, – улыбнулась Она. Лизка прыснула со смеху, я расслабился.

Мы пили чай у них на кухне, я решил завести светскую беседу. Чего тянуть резину? Нравиться так нравиться.

– Вы читали теорию происхождения видов в оригинале? – спросил я.

– Нет, – засмеялась Она.

– И я нет! – Я заржал как жеребец, ужаснулся сам себе и захлопнул рот. – Никак не могу решить, как человечество должно относиться к своим обезьяньим корням?