Я ожидаю смерть - Юрий Иванов Страница 12

Я лежал с закрытыми глазами, вспоминая слова Николая Ивановича о провокаторах:

– В камеры к арестованным подсаживались провокаторы, специально натренированные для этого, которые притворялись единомышленниками и доброжелателями. Эти провокаторы старались получить от несчастных новые улики. А также провокаторы убеждали арестованных сознаться во всём.

Ведут себя провокаторы очень правдоподобно. Но их всё же можно распознать, хотя новичку-арестованному это сделать сложно. Например, вместе с нами находятся ещё двое «врагов народа». Но они – провокаторы. Провокаторов выдают глаза. Если у обычных арестованных, настоящих, после десяти-пятнадцати суток пребывания в камерах в глазах всегда присутствует голодный блеск, а как нас кормят, ты уже испытал в полной мере, и этот блеск наблюдательные арестованные всегда могут определить, то такого блеска нет у провокаторов. Провокаторов администрация тюрьмы, в тайне даже от надзирателей, конвоиров и следователей, подкармливает, и довольно часто. А в остальном провокаторы походят на обычных арестантов: и следы побоев, и ссадины, и кровоподтёки и рваная одежда… Когда следователь вместе с надзирателями или конвоирами бьют провокатора, они часто не знают, что перед ним провокатор. Провокаторы имеют “крышу” более высокого ранга следователей. И, кроме того, провокаторы здорово играют роль арестанта, но именно играют.

Те двое, которые рядом с нами – наверняка провокаторы. Всё-таки их избивают не так, как нас с тобой. Следователи, очевидно, в курсе того, что они провокаторы… Фальшь провокаторов проявляется не только в отсутствии голодного блеска глаз, но и в действиях, движениях, словах. И запомни, Алексей Иванович, репрессивный аппарат всегда старается работать профессионально, без провокаторов они не смогут.

После некоторого молчания Николай Иванович продолжил:

– Инквизиторы для добывания нужных сведений от арестованных применяли также следующий метод: приводили, во время допроса арестованного, его жену и детей, слёзы и убеждения которых могли сделать жертву более сговорчивой. Применяли и более изощрённые пытки: например, в Венеции узников помещали в камеру с подвижными стенками, которые ежедневно сближались на вершок, угрожая неминуемо раздавить узника; некоторые камеры постепенно заливались водой, что опять же лишало страдальцев какой-либо надежды на спасение. Узников морили голодом, мучили жаждой, держали несчастных в тёмном, зловонном помещении, где крысы и насекомые превращали их жизнь в сущий ад…

Когда инквизиторы приходили к выводу, что уговорами, угрозами, хитростью невозможно сломать арестованного, они прибегали к насилию, пыткам, исходя из посылки, что физические муки просвещают разум значительно эффективнее, чем муки моральные. Хороша “матерь страждущих” (так богословы именуют церковь), если она вынуждена для поддержания своего авторитета прибегать к услугам палача, истязаниями и пытками убеждать в своей правоте…

Инквизиция стремилась окутать покровом тайны все свои преступления. Её сотрудники давали строжайший обет соблюдать её секреты. Того же требовали и от жертв.

На этом месте я прервал Николая Ивановича:

– Так и сейчас правители государства все аресты делают тайно, ночью, органы принуждения свои действия засекречивают…

– Да, Алесей Иванович, – ответил Николай Иванович, – сейчас всё делается точно так, как и в древности.

И он продолжал:

– Инквизиторы утверждали, что они действуют в интересах обвиняемых, спасают их души… Кара – не зло, а спасительное лекарство, елей на душевные язвы. Инквизиция не мстила, а спасала. Инструменты палачей были разнообразные: дыба, плети…Пытка водой, жаждой, голодом…

Во времена инквизиции после пытки врач залечивал раны арестованным – выводить на костёр еретика надлежало невредимым.

– Вот только, Николай Иванович, – сказал я. – Сейчас вряд ли с нами так поступят. Вряд ли нас осмотрят врачи.

– Не похоже, чтобы с нами так поступили, – согласился Николай Иванович.

Я долго не мог уснуть в этот день, хотя такая возможность у меня была. Всё, что произошло со мной за эти семь суток, не давало возможности забыться.

Я вспоминал свою жизнь до ареста. После того, как меня освободили от должности председателя колхоза (а это было сделано подло и вероломно), мои друзья советовали мне: «Алексей Иванович, будь осторожен в своих действиях, старайся ни с кем не встречаться, а лучше всего уезжай из деревни в какой-нибудь большой город. Приехав в город, некоторое время пользуйся своими документами, а потом отправляйся в милицию с заявлением о том, что тебя ограбили, украли деньги и документы. Тебе, после проверки, выдадут новые, при этом и год рождения и место рождения можно изменить. И тебя очень трудно будет найти, если кто-то захочет это сделать…”

Многие мне говорили это или нечто подобное.

Но я был вынужден отказаться от таких советов, ведь я не мог оставить свою семью. Их сразу же подвергнули бы гонениям. Такие примеры я видел и знал.

И к тому же, я был уверен, что ни в чём не виноват ни перед Родиной, ни перед органами НКВД. Я твердо верил, что правда на моей стороне.

И вот я – арестант…

Меня снова потащили на допрос. Следователь посчитал, что я уже могу отвечать на вопросы. Меня не тревожили перед этим целых двое суток. В нашей камере все это время стояла тишина: никто ни с кем не разговаривал. Я и Николай Иванович хранили вынужденное молчание. Опасались провокаторов. Соседи по камере несколько раз пытались с нами заговорить, но мы не поддавались на их попытки. Николай Иванович и я твёрдо решили не давать следователям каких-либо шансов в поисках сведений. Кроме того, так мы старались оберегать наши тела от лишних страданий.

И вот я опять стоял на допросе. Передо мной был новый, незнакомый следователь.

Он задал те же вопросы, которые задавали раньше другие.

Но ответов с моей стороны не последовало. Я не видел в этом смысла. И так было понятно, что мне уготовано очередное издевательство.

Но, боль физическую я вынесу. Я так себя настроил. Единственное, чего я боялся, – что не перенесу моральной боли и подпишу любое признание, если при допросе будет присутствовать моя жена, и её при мне начнут истязать. Я молился, чтобы этого не случилось. Это мучило меня ужасно.

Поэтому я был даже рад, когда следователь приказал конвоирам увести меня в отдельную комнату. Я, естественно, получил очередную порцию издевательств. Конвоиры, их было трое, били «научным» методом: чтобы было очень больно, и вместе с тем, чтобы не убить, чтобы мог отлежаться несколько суток, а затем моё тело должно было быть готово получить ещё порцию ударов.

В этот раз избили так, что я вновь потерял сознание. И только после того, как на меня вылили, может быть, ведро холодной воды, я очнулся. Но допрашивать меня было уже невозможно.