Тайное дитя - Луиза Фейн Страница 13

Муж послушно кивает. Везде, где Мэри говорит во весь голос, брызжа кипучей энергией, Хамфри остается молчаливым наблюдателем.

– Не желаете ли выпить, сэр? – спрашивает дворецкий Фолкс, проскальзывая между гостями.

– Да, Фолкс. С вашего позволения, глоток того прекрасного «Гленфиддиха», – отвечает Бартон, улыбаясь во весь рот. – То, что вы подавали, когда мы были здесь в прошлый раз. С мягким привкусом леса. Налейте побольше. Только не надо добавлять лед или еще что-нибудь. Напиток прекрасен сам по себе.

Он вновь усаживается в любимое кресло Эдварда. Невысокого роста, коренастый, в прежние годы он, пожалуй, был бы незаменимым игроком в регби. Однако Бартон питает слабость не к спорту, а к маленьким радостям жизни. Он напоминает Эдварду лошадь, выпущенную на весеннее пастбище. Всякий раз, когда он встречается с соседом, брюшко Бартона становится еще круглее, а борода – еще длиннее.

– Да, сэр, – отвечает Фолкс. – А что желает мадам?

– Мне джин с тоником, – говорит Лиззи; она на полфута выше мужа; женщина она доброжелательная, но несколько глуповатая и склонная к излишним эмоциям. – Положите в стакан ломтик лимона и налейте двойную порцию тоника.

Эдвард смотрит, как она сопровождает разговор энергичной жестикуляцией. Она сетует Пэнси на тяготы жизни в двух мирах, когда у твоих друзей есть самые современные удобства, а твой расточительный муж предпочитает жить в прошлом.

Закончив монолог, Лиззи широко улыбается собравшимся:

– Скажите, Эдвард, как вам удалось познакомиться со столь замечательными американцами? Бартон общается исключительно со старыми консервативными англичанами. Встреча с иностранцами подобна живительной струе!

Ее слова встречают вежливым смехом.

– У нас с Гарри есть общие научные интересы, – поясняет Эдвард. – Особенно в сфере евгеники. Гарри – один из ведущих американских экспертов в области этой новой захватывающей науки.

Лиззи выгибает брови дугой.

– Как это впечатляет! – Она с энтузиазмом встряхивает головой. – Правда, Бартон?

– А что это за зверь такой – евгеника? – недоуменно спрашивает Бартон.

Эдвард отвечает без запинки, поскольку уже неоднократно отвечал на подобные вопросы непосвященных.

– Попросту говоря, это наука, порожденная дарвиновской теорией, согласно которой выживают наиболее приспособленные. Целью Евгенического движения является улучшение человеческой породы посредством увеличивающегося воспроизведения в людях наиболее желательных качеств и одновременно подавления наименее желательных: например, наследственных болезней, умственной отсталости и так далее.

– А в этом есть здравый смысл, – изрекает Бартон и, склонив голову, размышляет над услышанным.

– Но зачем вас потянуло влезать во все это? – спрашивает Лиззи и морщит нос, словно они обсуждают нечто отвратительное. – Эдвард, я думала, вы занимаетесь чем-то важным по части психологии или образования.

– Я и занимаюсь, – смеется он, – но все эти вещи взаимосвязаны. К тому же… – он оглядывается на Элинор, которая отвечает едва заметным одобрительным кивком, – у нас есть весьма личные причины для глубокого интереса к этой работе. Мы с Элинор оба желаем, чтобы с улиц исчезли опасные ничтожества, дабы избежать трагедий вроде той, что случилась с матерью моей дорогой жены.

Воцаряется неловкое молчание.

– Конечно, – торопливо произносит Лиззи. – Я это хорошо понимаю. Но у вас непростая задача. Как вы собираетесь ее решать?

– Один из способов – регулирование рождаемости, – отвечает Мэри Стоупс, подходя ближе к Эдварду.

– Миссис Стоупс, я почти забыл, – улыбается Гарри. – Мисс Сэнгер настоятельно просила передать вам от нее привет.

– Хм… – бормочет Мэри, кривя губы. Не секрет, что Мэри и мисс Сэнгер находятся отнюдь не в приятельских отношениях. – Благодарю, – наконец произносит она.

Мэри, которой под пятьдесят, и не думает сбавлять темп своей жизни. Эдвард примирительно ей улыбается.

– Вряд ли сыщется больший сторонник любых отрицательных моделей евгеники, чем миссис Стоупс, – говорит он собравшимся. – Она неутомимо стремится обуздать чрезмерную рождаемость в низших слоях населения и у отсталых народов. Идеальным решением, по ее мнению, была бы принудительная стерилизация. А пока миссис Стоупс потратилась на расширение своей клиники, где любая женщина, признанная дефектной, может бесплатно получить противозачаточные средства.

По мнению Эдварда, под эту категорию подпадает любая женщина из бедных слоев.

– Ах, Эдвард! Вы слишком добры, – смеется Мэри. – Надеюсь, у мисс Сэнгер все в порядке? – спрашивает она у Гарри. – Ей сейчас в Нью-Йорке приходится вести настоящие битвы. Я сочувствую ей. – Мэри вновь поворачивается к Эдварду. – Слышала, сестра вашей жены интересуется журналистикой. У меня есть предложение. Как насчет работы в моем бюллетене «Новости контроля над рождаемостью»? Ее помощь была бы очень кстати. Я просто с ног сбиваюсь.

– Не сомневаюсь, что так оно и есть, – отвечает Эдвард и оглядывается на стайку хихикающих девушек в другом конце гостиной.

У него почему-то возникает ощущение, что они смеются над книгой Мэри. Роуз весьма жестоко высказывалась и о книге, и об авторе. Эдварду даже на минуту не представить Роуз работающей у Мэри – женщины твердых, если не сказать крайних взглядов на проблемы сдерживания роста населения. Что-то подсказывает ему, что небеса явно не одобрят такой союз.

– Мы с Элинор весьма надеемся отговорить Роуз от этого занятия, – продолжает он. – Мне жаль вас разочаровывать, однако сомневаюсь, что Элинор готова отпустить сестру в свободное плавание по лондонским улицам. Роуз – девушка, получившая преимущественно домашнее воспитание. В Европе ее повсюду сопровождала компаньонка. В обозримом будущем она останется жить с нами. Сами понимаете, каждый день ездить отсюда на работу в Лондон далековато. И ее самостоятельная жизнь в каком-нибудь задрипанном лондонском пансионате – тем более не выход. Мне бы этого очень не хотелось.

Мэри пожимает плечами, залпом выпивая свой джин с тоником.

– Это просто идея. Предложение остается в силе… на случай, если вы передумаете.

– Нас буквально сживают со свету, – ворчит Бартон, обращаясь ко всем, кто готов его слушать. – Не осталось ничего святого. Сам наш образ жизни и тот под угрозой. Богатство. Нынче это слово считается непристойным. Мне надо бы признать себя побежденным. Распродать все, что имею, пока еще не поздно. Переехать в Америку. Или в Индию. Или на континент.

– Пф! Европейские страны находятся в худшем положении, чем мы, – шумно выдыхает Эдвард. – Особенно Франция, – добавляет он сквозь зубы. – А дела Германии еще хуже.

– А у вас в Америке положение лучше? – спрашивает Лиззи.

Гарри покачивается на каблуках.

– Экономика, конечно, не моя стезя, – с расстановкой произносит он, – но думаю, не погрешу против правды, если скажу, что с самой войны в нашей стране начался экономический бум, тогда как Англия и Европа увязали в застое. Мы нация устремленных. Там, откуда я родом, слово «богатство» не является непристойным. Но нас, американцев, конечно же, волнует положение в Европе и у наших ближайших союзников. Мы крайне заинтересованы во всесторонней защите нашей демократической капиталистической системы от вполне реальной угрозы коммунистической революции. Мы это понимаем.