Маленькое Чудо - Патрик Модиано Страница 13

— Друзей почти не осталось.

— Нельзя сидеть все время одной… Иначе вам трудно будет сладить с мрачными мыслями.

Она повернулась ко мне и смотрела с улыбкой, в которой мелькнуло что-то лукавое. Я не решалась спросить, сколько ей лет. Вероятно, лет на десять-пятнадцать больше, чем мне, примерно столько же, сколько было моей матери в период большой квартиры и этих двух фотографий, ее и моей. Что за странная идея все-таки — отправиться умирать в Марокко! «Она была незлая, — сказала мне Фредерика как-то вечером, когда мы говорили с ней о матери. — Просто ей не повезло…» Она приехала в Париж совсем девочкой учиться классическому танцу в балетной школе при Опере. Больше ничто на свете ее не интересовало. Потом у нее произошел несчастный случай со щиколотками, и балет пришлось бросить. В двадцать лет она работала танцовщицей, но в каких-то малоизвестных ревю: у Феррари, в «Прелюдиях», в «Мулен-Блё» — все эти названия я часто слышала, когда они говорили между собой, от брюнетки, которая не любила мою мать и тоже работала в этих местах. «Понимаешь, — сказала мне Фредерика, — из-за истории со щиколотками она оказалась все равно что скаковая лошадь, у которой повреждены ноги и ее отправляют на бойню».

Аптекарша наклонилась ко мне:

— Постарайтесь прогнать хандру. Закройте глаза и вспомните о чем-нибудь приятном.

Мы выехали на улицу Риволи, не там, где Лувр, а в другом конце, и остановились на красный свет, хотя вокруг не было ни машин, ни пешеходов. Справа горела неоновая вывеска джаз-клуба, затерянная среди глухих черных фасадов. Некоторые буквы потухли, и название невозможно было прочесть. Я ходила туда однажды в воскресенье вместе с остальными. Мы сидели внизу, в погребке, где играл старый оркестр. Если бы не мы, им, скорее всего, не для кого было бы играть в тот вечер. Около полуночи, когда мы поднялись из погребка вместе с парнем по фамилии Вурлицер, я ощутила вдруг очень остро свое одиночество. Пустынная улица Риволи, январский холод… Он предложил пойти в гостиницу. Я уже знала эту гостиницу с крутой лестницей и сладковатым запахом гнили. Мне пришло в голову, что в подобных гостиницах оказывалась, вероятно, и моя мать такими же воскресными вечерами, когда ей было столько же лет, сколько мне, и ее звали Сюзанна Шовьер. Я не хотела, чтобы все повторилось. И бросилась бежать. Я бежала под аркадами.

Я попросила шофера остановиться на бульваре Клиши, возле моей улицы. Пора было прощаться. Я повернулась к аптекарше:

— Спасибо, что вы меня довезли.

Я искала предлог, чтобы ее задержать. В конце концов, время не такое уж позднее. Можно поужинать вместе в кафе на площади Бланш. Но она сама сказала:

— Мне хочется посмотреть, как вы живете.

Мы вылезли из такси, и, сворачивая на улицу Кусту, я вдруг ощутила странную легкость. Впервые я шла по этой улице с кем-то. Вечерами, когда я возвращалась одна и подходила к улице Кусту, мне начинало казаться, будто я из настоящего попадаю куда-то, где время остановилось. И меня охватывал страх, что я не смогу больше пересечь эту границу и снова очутиться на площади Бланш, где жизнь продолжается. Я говорила себе, что навсегда останусь пленницей этой крохотной улицы и этой комнаты, как Спящая красавица. Но сегодня я шла не одна, и все вокруг было просто безобидной декорацией из папье-маше. Мы шли по правой стороне. Теперь уже я сама взяла ее под руку. Она, похоже, нисколько не удивлялась, что ее сюда занесло. Мы миновали длинное здание в начале улицы, потом кабаре с коридором, уходившим в полумрак. Она подняла голову и посмотрела на черную вывеску над дверью: «Небытие».

— Вы были там?

Я ответила, что нет.

— Вряд ли там очень весело.

Вечерами, по пути домой, я всегда боялась, вдруг меня затянет в этот коридор, засосет, как будто законы земного притяжения там уже не действуют. И я из суеверия старалась ходить по другой стороне улицы. На прошлой неделе мне приснилось, что я вошла в «Небытие». Темнота. Загорается прожектор, и его абсолютно белый, холодный свет озаряет маленькую сцену и зал, где я сижу за круглым столиком. За другими столиками я вижу неподвижных мужчин и женщин и понимаю, что это мертвецы. Я проснулась в ужасе. Кажется, от собственного крика.

Мы дошли до дома одиннадцать.

— Вы увидите… Тут не очень уютно. Боюсь, у меня беспорядок…

— Какие пустяки…

Кто-то взял меня наконец под защиту. Мне больше не надо ничего бояться или стыдиться. Я шла впереди нее по лестнице, потом по коридору, она ничего не говорила. Просто следовала за мной, совершенно невозмутимо, как будто не в первый раз.

Я открыла дверь и зажгла свет. Слава богу, кровать застелена, а одежда убрана в шкаф. Только мое пальто висело на ручке окна.

Она сразу направилась к окну. И сказала все так же спокойно:

— Тут у вас не слишком шумно?

— Нет-нет.

Внизу лежал перекресток с коротенькой улицей Пюже, по которой я часто ходила напрямик к площади Бланш. Там был бар, «Кантер», с желтым деревянным фасадом. Однажды вечером, очень поздно, я зашла туда купить сигарет. У стойки сидели двое черноволосых парней и женщина. В глубине за столиком несколько человек играли в карты в тяжелом молчании. Мне сказали, что я должна что-нибудь заказать, иначе мне не продадут сигареты, и один из парней заказал для меня стакан виски, который я выпила залпом, чтобы побыстрей с этим покончить. Он спросил, живу ли я с родителями. Какая-то непонятная там была обстановка.

Она прижалась лбом к стеклу. Я сказала, что вид отсюда не ахти. Ее удивило отсутствие ставен и занавесок. Это не мешает мне спать? Нет. Я прекрасно обхожусь без занавесок. Единственное, чего действительно недостает, так это кресла или хотя бы стула. Но до сих пор сюда ко мне ни разу не приходили гости.

Она села на край кровати. Спросила, не лучше ли мне. Да, конечно, намного лучше, чем когда я увидела издали вывеску аптеки. Если бы не этот маяк, не знаю, что бы со мною сталось.

Я хотела предложить ей поужинать вместе в кафе на площади Бланш. Но чтобы пригласить ее, мне не хватало денег. Сейчас она уйдет, и я останусь тут одна. Это было еще страшнее, чем когда я думала, что она высадит меня из такси и уедет.

— А как у вас с работой? Все в порядке?

Может быть, я обольщалась, но, по-моему, она и в самом деле беспокоилась за меня.

— Я работаю с одним моим другом, — ответила я. — Мы переводим передачи иностранных радиостанций.

Как бы отнесся Моро-Бадмаев к такому вранью? Но мне не хотелось сейчас рассказывать про агентство Тейлора, Веру Валадье, ее мужа и дочку. Все это вызывало у меня безотчетный страх.

— Вы знаете много языков?

Я прочла в ее глазах уважение. Как мне хотелось, чтобы моя выдумка оказалась правдой!

— Не столько я, сколько мой друг… Я пока просто студентка, учусь в Школе восточных языков…

Студентка. Это слово всегда меня волновало и звучало как нечто недосягаемое. Полагаю, у Немки не было даже аттестата об окончании средней школы. Она писала с ошибками, которых никто не замечал из-за ее размашистого почерка. Я тоже бросила школу в четырнадцать лет.