Мадам - Антоний Либера Страница 13

Я с состраданием покачал головой, после чего неспешным шагом двинулся к улице Мицкевича и там останки часов, завернутые в саван гарантийного талона и уложенные обратно в целлофановый гроб, бросил в колодец водосточной канавы.

Беспощадный, даже жестокий способ, которым я воспользовался, чтобы развязаться с неудачным театральным предприятием, принес мне определенное облегчение и желанный катарсис, однако не смог меня полностью излечить. В душе юноши, собственно подростка, каким я тогда был, что-то навсегда оборвалось и отмерло. Душой завладело сомнение, может ли со мной вообще произойти нечто неординарное, равное по масштабу событиям тех давних, непостижимых времен, о чем с таким же упоением будут когда-нибудь рассказывать взрослые.

За сомнениями последовали равнодушие и опустошенность. Не то чтобы я внезапно потерял всякий интерес к жизни или погрузился в состояние тупой заторможенности — я все еще увлекался театром, ходил на концерты, поглощал книги, — однако в школе просто выключался; делал только то, что от меня требовалось, и не более того, никаких кружков или студий, никакой инициативы, ничего, что выходило бы за круг обычных школьных обязанностей.

Уроки. Возвращение домой. Одиночество. Молчание. Сон.

Такая позиция или душевное состояние позволили мне, как ни парадоксально, лучше узнать окружающую меня действительность. Ведь когда я с головой уходил в работу — сначала как пианист в джаз-квартете, а потом как режиссер и актер в театральной студии, — я совершенно не замечал, что вокруг меня происходило. Мысленно я был где-то далеко. На репетиции, на концерте, на сцене. Но с тех пор как я освободился от такого рода забот, все мое внимание сосредоточилось на проблемах, которыми изо дня в день жил маленький школьный мирок, точнее, школьная молодежь.

Что же это были за проблемы? Как правило, они касались той сферы, которая для нас была строго заказана. Курение, выпивка, прогулы, подделка отметок, усовершенствование методики подсказок, списывания или изготовления шпаргалок. Проворачивались делишки и посерьезнее: мы пробирались на киносеансы для взрослых, устраивали вечеринки на дому, а потом рассказывали по секрету друг другу о своих сексуальных подвигах (чаще всего сильно преувеличенных или вообще придуманных), что почти всегда сопровождалось пошлыми шуточками.

Весь этот набор забав сопровождал необычайно богатый фольклор, в основном языковой, складывавшийся из странных словечек, сокращений и кличек, а также из десятков анекдотов об учениках, учителях и разных случаях из школьной жизни. Анекдоты и жаргонные словечки повторялись по многу раз, но не надоедали, превращаясь в своеобразную игру для посвященных, и продолжали смешить до упаду.

Самой популярной оставалась история о разлитом ликере следующего содержания:

В один прекрасный день Бысь, известный дебошир и драчун, принес в школу две бутылки этого сладкого напитка, чтобы после уроков распить в компании своих корешей. Бутылки он спрятал в портфель и, войдя в класс, собирался сразу же поставить их в свой шкафчик, который закрывался на задвижку. Но, к великому сожалению, он не успел этого сделать, так как ударился портфелем о парту и разбил обе бутылки. Поняв, что случилось, он за минуту до прихода учителя бросился с портфелем в сортир, а за ним последовали два его ближайших кореша, которые не захотели бросить товарища в беде. Когда эта троица открыла портфель, их глазам предстало зрелище, поистине апокалиптическое: почти до половины портфель был залит густой желтой жидкостью, а тетради и учебники, а также остальные школьные принадлежности погрузились в эту купель по пояс, если не по шейку. Началась драматическая спасательная операция. Бысь осторожно, двумя пальцами, доставал из желтой пучины очередную жертву наводнения, поднимал ее повыше и движением головы давал знак товарищам, чтобы они подставляли рот под стекающую струйку яичного нектара или ловили ртом его методично падающие тяжелые капли. Когда наконец все до последней капли они выжали и высосали из школьных принадлежностей и достали стекла от разбитых бутылок, началась поминальная тризна. Портфель с остатками ликера (что составляло не менее трех четвертей литра) — как переходящая чаша или кавалерийский сапог, наполненный шампанским, — пошел по кругу, и собутыльники или, лучше сказать, сопортфельники передавали его друг другу, пока не осушили до дна.

Результаты этой героической акции, продиктованной отчаянием, не заставили себя долго ждать. Учитывая время (между восемью и девятью утра) и тот факт, что друзья не закусывали, принятая ими доза оказалась просто убийственной. Первым пал жертвой «послеоперационных» осложнений худой, как щепка, Казя, самый маленький. Его начало тошнить уже на втором уроке. Бледный, как труп, с вытаращенными от страха глазами, он внезапно выбежал из класса, зажимая ладонью рот, и долго не возвращался. Встревоженный учитель послал, наконец, кого-то из учеников выяснить, в чем дело. Гонец скоро вернулся и принес трагическую весть, что Казя в полубессознательном состоянии лежит рядом с унитазом и блюет… желчью; у него, наверное, воспаление аппендикса или даже заворот кишок. Послали за врачом, но врач еще в школу не пришел, и несчастного Казю отправили домой.

Тем временем на четвертом уроке болезнь подкралась ко второму из спасателей, строптивому Зеньке, парню отчаянному и нахальному, от которого учителям частенько доставалось. Однако на этот раз, как бы вопреки своему обыкновению (наверное, по причине слабости), он вел себя очень культурно. Поднял руку и вежливо объяснил, что плохо себя чувствует, в связи с чем должен немедленно отправиться в туалет. Учительница биологии, женщина суровая и ядовитая, за что прозвали ее Осой или Змеей, уже, разумеется, знала о происшествии с Казей и решила, что Зенек над ней просто издевается, а потому в туалет его не отпустила. Мало того, как бы в отместку за попытку обмануть ее, она вызвала его к доске. Зенька какое-то время героически боролся со своим организмом, но тот, в конце концов, его одолел, и он как стоял, так и пустил на пол страшную струю, забрызгав темно-синий костюм учительницы. Класс разразился хохотом, Змея, однако, сохранила хладнокровие и со свойственной для нее, как для естествоиспытателя, методичностью обтерла костюм платочком и проверила его на запах.

— Ага, так вот какой желчью рвало Фанфару! — Такая фамилия была у Кази. — Теперь все ясно! В этом классе с утра употребляют алкоголь. Ну-ну, даром вам это не пройдет! А теперь: бегом за тряпкой и все мне здесь вымыть!

До конца дня героически продержался только Бысь. Однако его героизм был сильно преувеличен. Он заметно осоловел, бродил по коридорам бледный, как привидение, и получил пять двоек по всем предметам из-за того, что у него не оказалось ни тетрадей, ни учебников, а объяснить их отсутствие он никак не мог.

В другой забавной истории, которую часто вспоминали как образец благородства, повествовалось о том, как Фонфель, детина с последней парты, отличавшийся на удивление зычным голосом и здоровенным прибором (что служило поводом для бесконечных шуток и смелых гипотез), спас однажды курильщиков, собравшихся в сортире, от неминуемого разоблачения, хотя сам и не курил.