Взлетают голуби - Мелинда Надь Абони Страница 16

Во всяком случае, на другой день увидела я во дворе, у колодца, свою тень и подумала: смотри-ка, Анна, какая у тебя тень большая, и, знаете что, девоньки, я вдруг поняла, что должна сделать тот шаг, к которому душа у меня совсем не лежала.

Словом, мамика попросила Миклоша и Розу, ту женщину, которую он любил, то есть наших отца и матушку, прийти к ней; матушка принесла в подарок кофе; у нее был такой голос и такие глаза, что я сразу ее полюбила, рассказывает мамика. А через несколько месяцев Миклош и Роза переехали в другой город.

Из-за Ибои?

Может, и из-за нее, но главное, Миклош и Роза хотели начать новую жизнь, на новом же месте это сделать легче. Ну а разговоры, разговоры еще долго не смолкали, но я уж давно поняла, что есть люди, которые всегда найдут о чем поговорить, а другие охотно их слушают. Как ты можешь терпеть такого сына? – спрашивали меня, ты еще с ним разговариваешь? После такого вопроса я обычно снимала очки, молчала минутку, а потом отвечала: а о чем бы мы с тобой говорили, если бы у меня не было сына? – и мамика кладет в сковороду большую ложку жира, – правильный это ответ, как вы думаете? Мне кажется, хорошо, что вы теперь больше знаете о своем отце; мамика разогревает жир, пока он не начинает пениться, снимает сковороду с плиты, потом сыплет в заправку мелко порезанный красный перец, я вот точно уверена, что у каждого человека не одно лицо, а больше, у вашего отца – по крайней мере пять, и мамика, медленно помешивая суп, добавляет в кастрюлю заправку, мне, во всяком случае, пять раз в своей жизни приходилось говорить себе, что вот опять он совсем другой, не такой, каким я его знаю (я же, глядя на мамику, думаю: Ильди, а сколько лиц у тебя? – не знаю, ты сама должна это себе сказать, вижу я ответ в глазах мамики), родители ваши держали в том городе, где они стали жить, маленькую продовольственную лавку, там они и познакомились с Шандором, который уже перебрался с женой в Швейцарию, и тот посоветовал им тоже эмигрировать в Швейцарию. А не в Австралию, куда они одно время собирались.

В Австралию?..

Мы должны работать лучше, говорит как-то матушка в конце февраля, а главное, быстрее, правда, теперь, с новым персоналом, дела и так пойдут лучше, говорит она, мы снова начнем все сначала, хорошо? – и мы долго обсуждаем, кто кому будет помогать в часы пик, то есть, во-первых, утром, между девятью и половиной десятого, потом в обеденное время, с двенадцати до часу, ну и к вечеру, примерно с половины четвертого до половины пятого; мы сидим дома, в столовой, едим маринованные огурцы, салями со сладким перцем, хлеб, йо гурт, и матушка, не отрываясь от еды, составляет список самых важных вещей, на которые следует обращать внимание на кухне либо за стойкой, обслуживая посетителей в зале; Номи высказывается в том смысле, что вообще-то преувеличивать не стоит, пускай не все шло так уж блестяще, но для начала дела складывались довольно хорошо. Верно, Номи права, говорит отец, огромным ножом нарезая тонкие, как бумага, ломтики салями (мне ужасно хочется сказать отцу, как я люблю смотреть, когда его руки двигаются так спокойно и уверенно), матушка тянется за кружком колбасы, потом по очереди оглядывает нас и произносит фразу, которую в дальнейшем будет произносить много раз и которую я пока не знаю, как понимать: у нас тут еще нет своей человеческой судьбы, нам еще нужно для этого поработать.

И так как матушка – единственная среди нас, кто, можно сказать, профессионал в этом деле, то есть знает все до последней детали, то она должна помогать везде, а прежде всего на кухне; отец, тот первое время был загружен выше головы, потому что стряпня – это вовсе не его специальность, но он хочет все делать на высшем уровне и готовит не только много, но и так, чтобы каждое блюдо в любой момент было с пылу с жару, а еще за работой он потягивает вино, которое полагается по рецепту для того или иного блюда, потому что там так душно, в этой крохотной, будто игрушечной кухне, духота просто невыносимая! Если ты начнешь пить, нам конец, говорит матушка по-венгерски, ты хоть сам-то это понимаешь? Пей вечером, я не против, но не в кухне, в кухне – ни в коем случае, ты обещал; обещал, бурчит отец, только надо же еще немножко обжиться. Драгана приходит на работу в семь утра и сразу прижимает свой необъятный живот к раковине, моет овощи, потом готовит салаты, режет овощи, зелень (от нее всегда несет чесноком, и я долго не могу к этому привыкнуть), Драгана постоянно чем-то занята, в первые недели она почти ни слова не произносит, кроме «ja, isch gut» [17], это в ответ на указания отца, что надо еще сделать; ее несловоохотливость в один прекрасный момент сменится болтливостью, и прекрасный этот момент наступит, когда к нам придет работать Глория: Драгана и Глория трещат по-сербохорватски с головокружительной скоростью. Да, и Марлис, она единственная осталась у нас из прежнего персонала, она моет, чистит, трет, ритмичный стук ее тяжелых белых сабо становится такой же частью постоянного шума кухни, как жужжание микроволновки и алчное завывание вытяжки. А матушка – чаще всего именно она со шваброй, ведром, тряпками, в резиновых перчатках бежит в туалет, чтобы вытереть лужу, которая не реже чем раз в неделю появляется на полу под писсуаром; убирать в туалете – это стоит в матушкином списке на первом месте – надо как можно чаще!

В необычно холодный мартовский день, такой студеный, что можно подумать, о конце зимы еще нечего и мечтать, я вспениваю молоко. Я смотрю на свою руку, которая держит кувшин, совершая равномерные, не слишком быстрые вертикальные движения, так что краник, из которого бьет струя пара, медленно ходит в бурлящем молоке вверх и вниз; я слежу, чтобы краник не поднимался над поверхностью молока, иначе все вокруг будет забрызгано: и кофеварка, и стойка, и мои руки, и блузка. И произойдет это быстрее, чем ты успеешь об этом подумать.

Пены нужно много, а горячее молоко вспенить невозможно, поэтому к горячему молоку приходится то и дело подливать холодное, и я думаю, что наверняка есть какое-то логичное физическое объяснение, почему не вспенивается горячее молоко, только мне это объяснение не известно. Зато мне известна маленькая хитрость с минеральной водой, которой научила меня мамика: если налить в молоко чуточку минеральной воды, оно будет легче вспениваться; в тесто для палачинты мамика, кроме молока, всегда добавляет минеральной воды: тогда и тесто пышнее, и палачинта не пригорает.

Я заметила: если ты сосредоточилась на молоке, дело точно кончится плохо; поэтому я, поставив кувшинчик с молоком под краник с паром, свободной рукой наливаю кофе в чашки, беру поднос, расставляю на нем блюдца, кладу ложечки – и одновременно прислушиваюсь. Нагреваясь, молоко издает характерный звук, который делается все выше, и, когда этот звук достигает определенной частоты, я уже знаю, что пора взять кувшинчик и поднести его повыше к кранику. При этом я бросаю быстрый взгляд в окно: там, за окном, стоит голый каштан, показывая мне узловатые, как кулаки, сплетения ветвей.

В объявлении я написала ясно: предпочтение – швейцарцам, однако приходят наниматься исключительно приезжие (я, написавшая это, думаю о нас, о семье Кочиш: что это означает, что мы отдаем предпочтение швейцарцам? Да ничего. Ничего не означает, просто написала, и все, говорю я себе); среди тех, кто приходил к нам по объявлению, за швейцарку, скорее всего, сошла бы Глория, по-немецки она говорит почти бегло, то есть, конечно, с акцентом, но говорит, и у нее глаза, которые внушают доверие, и хорошие рекомендации, сказала матушка. Глория поступила к нам в марте, она обслуживает посетителей в зале, мы с Номи сменяем ее после обеда, а в остальное время работаем за стойкой. А как же твоя учеба? – спросила матушка. Подождет еще какое-то время.