Возвращение из Индии - Авраам Бен Иегошуа Страница 16

Но похоже было на то, что выбора не было, — в ближайшие две недели все места на самолет были забронированы, и даже экспресс, на который мы так рассчитывали, перебирая различные варианты в Израиле, был для нас недоступен.

Билетов не было. И только величайшей удачей следовало счесть то, что удалось достать хоть какие-то места на поезд — не экспресс, конечно, но при некоторой медлительности (по сравнению с экспрессом), вариант много предпочтительнее по комфорту, чем многочасовая тряска в старом автобусе, словно мы были персонажами приключенческого фильма из жизни прерий.

— Увы, боюсь именно так обстоят дела, — резюмировал мистер Лазар извиняющимся голосом; но в действительности он выглядел так, словно был доволен собой и своей способностью разрешать возникающие трудности даже в Индии. Мы приехали в разгар туристического сезона в Индии. Но мы, как вы знаете, не выбирали время… оно само выбрало нас. В конце концов одно уже точно благоприятствует нашему прибытию — погода стоит отличная, и нам не приходится беспокоиться по этому поводу…

Его жена, поблескивая солнечными очками, появилась, полностью готовая к выходу. Голубую блузку сменил цветастый индийский шарф, который она купила этим утром и без промедления набросила на плечи. На ногах у нее были прогулочные туфли без каблуков, в которых она выглядела ниже и как-то грубее что ли… Когда она увидела меня в дверях моего номера, она сложила ладони вместе и наклонила голову в индийском приветствии.

— Намасте, — сказала она не без озорства, — мы должны поблагодарить вас за Красный форт. После вашего рассказа прошлым вечером, мы, едва проснувшись, только что не бегом понеслись туда… И это было на самом деле, просто великолепно…

Лазар, копаясь в карманах, вытащил наконец мой железнодорожный билет и сказал:

— Вот… лучше вам держать его при себе.

Затем он достал ручку и написал название станции на обратной стороне билета, сказав при этом, что мы встречаемся в гостинице в восемь вечера, перед тем, как всем вместе отправиться на вокзал.

— В восемь часов? — запротестовала его жена. — Зачем так рано? Поезд отправляется в десять. Больше мы никогда сюда не вернемся… а все говорят, что такого заката, как здесь, мы больше нигде не увидим. Почему бы нам не встретиться прямо на станции? Он вполне доказал, что может самостоятельно решить такую проблему…

Внезапно я почувствовал, как волна возмущения накатывает на меня. Уж больно лихо эта дама устанавливала правила игры. Я потеребил свою двухдневную щетину и, провокационно улыбаясь, спросил с невинной улыбкой:

— А что случится, если мы уедем раздельно? Каждый сам по себе? Что тогда будет?

— Но почему мы вдруг должны ехать раздельно? — удивилась она с искренним недоумением… эта женщина, которая вообще оказалась здесь, с нами, единственно потому, что не переносила одиночества. Но Лазар был тут как тут.

— Вы совершенно правы, мой мальчик, все может случиться… и если вы потеряетесь здесь на самом деле, нет никого, кто помог бы вам в подобном случае. — И он быстро написал на клочке бумаги адрес больницы, где лежала его дочь. — Это примерно в тысяче миль отсюда, — сказал он, улыбаясь, — но так или иначе, это вполне определенный адрес. Я, помнится, снабдил вас деньгами и уже оплатил ваш номер. Так что вечером мы встречаемся здесь. В восемь. — Затем он взглянул на жену и хмуро сказал: — Ты, как всегда, хочешь всем командовать. Но здесь это не получится. Мы все возвращаемся сюда в восемь. А до тех пор каждый волен делать, что хочет. — И, повернувшись ко мне, добавил: — Я вижу, вы можете бродить в одиночку. Будьте осторожны… чтобы не попасть в какую-нибудь историю. Не надо заставлять никого нервничать…

Тем не менее они не двинулись с места. Они остались стоять в коридоре, пока не появился темнолицый и очень вежливый юноша, который отнес вниз их чемоданы. Я медленно прикрыл свою дверь. Несмотря на усталость, я не стал больше ложиться. Вместо этого я взял свою бритву. И здесь в моем мозгу вспыхнула следующая мысль: да, именно это и произошло со мной — эта увесистая парочка на самом деле начала меня нервировать, хотя в эту минуту я не мог бы сказать, каким именно образом. Может быть, я излишне чувствителен, сказал я сам себе, но что-то — какие-то невидимые, но ощущаемые мною связи, объединившие их, какие-то силовые линии, шедшие от одного к другому, что-то скрытое, тайное, что соединяло сухого, сугубо практичного Лазара и его жену, излучавшую непонятное тепло, изящество, вместе с ее летучей, внезапно вспыхивающей улыбкой, — все это стало безумно раздражать меня.

Несмотря на свою открытость, они вовсе не были откровенны со мной, и я не имел ни малейшего представления о том, что творилось у них в голове, — именно так, потому что обе их головы работали как одна хорошо скоординированная голова. Многого я не знал; например, такой простой вещи, как то, сколько они собираются заплатить мне за эту поездку. Мне было бы трудно сказать, каково было их отношение к деньгам, каковы их расчеты меж собой и их намерения, касающиеся меня. Не было ли чего-то странного в том, что оба они оказались здесь, притащив в придачу еще и врача? Ведь нет сомнения, что и одного человека было вполне достаточно для того, чтобы доставить домой заболевшую дочь? Внезапно мне пришло в голову, что они немного побаиваются встречи с нею, и они взяли меня с собой, в качестве некоего посредника. Сколько правды было в словах Лазара, когда он сказал мне, что жена не выносит его отсутствия и не может быть одна? А если он сказал чистую правду, какой смысл он вкладывал в эти слова?

В воздухе просто пропахло все от запаха этого хорошо смазанного супружества, которое насчитывало немногим меньше лет, чем у моих родителей… но сколь непохожими они были! Моему отцу, будь он женат хоть миллион лет, никогда бы и в голову не пришло сжать руку моей матери, чтобы заставить ее замолчать. Он никогда бы не обнял не очень знакомого ему человека, как это сделал Лазар.

Но может быть, сказал я сам себе, в третий раз намыливая лицо перед долгим путешествием, которое должно было продолжиться этим вечером, может быть, и в самом деле я слишком чувствителен. Безо всякой причины. Потому что в глубине души я понимал, что слишком уж печалюсь об этом путешествии, навязанном мне профессором Хишиным, который в эту утреннюю пору предстал перед моим внутренним взором стоящим возле операционного стола. Как всегда, разумеется, он был свеж и самоуверен, а вокруг, не спуская с него глаз, стояли наготове операционные сестры, анестезиолог и стажер. Я, как мне казалось, слышал даже шутки, которые он отпускал в адрес пациента, лежащего на операционном столе и бледного от страха. Не исключаю, что он даже позволил себе пару иронических замечаний, касающихся меня и того фантастического везения, с которым я отбыл в дальние края, хотя и сам он, и любой из тех, кто находился в эту минуту в операционной, знали, что больше всего на свете я хотел бы стоять сейчас бок о бок с ним, вплотную к операционному столу, глубже и глубже вглядываясь в лежащее передо мною тело в надежде, что однажды настанет такой день, когда скальпель окажется в моей руке.

Уместно ли уже произнести сейчас слово «тайна»? Или оно пока что может возникнуть только в мыслях? Для трех наших персонажей (трех? Ну, пока что…) эта проблема не встает; относительная неизменность и постоянство их образа мыслей высвечивает перед ними ясную цель, равно как и дорогу к ее достижению. И если только они останутся свободными от тирании воображения с его склонностью к капризам, у них достанет собственных сил, чтобы добраться до сути дела и без потерь вернуться домой, после того, как они расстанутся, не унося в своем сердце ни злости, ни злобы и боли…