Берлога - Георгий Мантуров Страница 16

Когда он звонил ей, она всегда отвечала так:

– А, это ты, мой мальчик странный? Ну, как ты себя вел в школе, какие у тебя сегодня отметки? Учительница тебя сегодня хвалила?

Вот это его уже бесило по-настоящему.

Какой он ей мальчик? Он ее младше всего на два года и выше на две головы. И почему странный? Он не знал, как ей отвечать. Принимать предложенную ему роль первоклассника не хотелось, а грубить он не то, чтобы боялся, просто физически не мог. Сказать ей гадость означало сделать больно себе самому, примерно как дать самому себе по носу. Обычно он просто что-то мямлил в ответ, и ее это сильно забавляло.

После встречи с Гудвином он ей, правда, не выдержал, ответил, как он себя вел:

– Я-то хорошо себя вел. А вот один плохой мальчик меня вчера чуть было не зарезал.

– Ай-ай-ай! Какой нехороший мальчик! – тут же весело поддержала игру Женя. – Наверное, вы в школе на переменке играли в ножички с другими мальчиками?

– Угу. – Димон вложил в ответ всю иронию, на которую был способен. – Играли. Там у одного мальчика с золотыми зубками ножичек был хороший. Остренький такой.

– Ну, и ты, конечно, у них выиграл?

– Пока не знаю. Может, и выиграл. Надеюсь, во всяком случае.

Что-то в его тоне насторожило ее.

– Димочка, ты меня не пугай. Ты это серьезно про то, что зарезать хотели?

– Да нет, шучу, конечно. А почему ты мне все время говоришь, что я странный?

– Потому, что я сошла с ума.

– Да? И когда же? Давно?

– В среду, в три часа. Но тебе этого не понять, ты еще маленький.

А в конце октября Женя потеряла работу. В журнале ей не заплатили за несколько статей, она стала качать права, и тогда ее попросту выгнали. Нагло, по-хамски выгнали. Отобрали пропуск, вычеркнули из состава авторов, убрали с сайта ее фото и фамилию.

Тогда же выяснилась еще одна проблема: мать Жени пила. Могла держаться, а могла забухать и уйти в запой на несколько недель. Сейчас она взяла за квартиру деньги вперед и уехала на дачу.

– Неужели ей там хорошо одной? – спросил Димон, – самая ужасная погода в конце осени – сыро, дожди, ночи темные, слякоть. Вот зимой я еще понимаю, солнце, морозец, на лыжах можно.

– О чем ты говоришь? – грустно отвечала Женя – Какие лыжи? Ей выпить надо спокойно, и чтобы я ее не доставала.

– Ну, а тебе на что жить то? Она об этом подумала?

– Алкоголики о других не думают, только о себе. Да и о себе тоже не думают, только о водке. Ну, и потом она знает, что я работаю.

– Так ты же больше не работаешь. Как жить то будешь?

– Понятия не имею. Что-нибудь придумаю.

В тот день они ходили в кино, потом гуляли в парке у метро Проспект Вернадского. Несмотря на субботу, народу было немного, стояла дождливая ветреная погода.

– Проводи меня, – вдруг попросила Женя, – совсем замерзла, домой хочу. Только надо купить чего-нибудь к чаю, дома совсем ничего нет. Кстати, чая, кажется, тоже нет.

У метро Димон купил жареную курицу в лаваше, коробку чая в пакетиках, конфеты. После некоторых колебаний купил все-таки пива.

– Тебе взять колы или минералки?

– Купи вина, какого-нибудь сладкого, можно ликера, – ответила она, – ну и колы тоже.

Димон купил еще ликер и колу, на всякий случай прихватил маленькую банку кофе. Она любит кофе, это он помнил с первого их похода в кино.

Продавщица, немного постарше Жени, без вопросов отпустила ему и пиво, и ликер. Она внимательно взглянула на него, потом на Женю, ему даже показалось, что они как-то по-женски переглянулись, и продавщица чуть улыбнулась про себя, тихо так, незаметно.

– Чего это она? – подумал Димон, – знакомая что ли? – Но виду не подал, что заметил. Да и какая разница? Главное – не придралась, что нет 18 лет, не стала унижать при Женьке.

В квартире он вытер ноги о знакомый половик, сразу прошел на знакомую кухню и положил пакеты на кухонный стол. Потом вернулся в прихожую, помог Жене раздеться, снял с себя мокрую куртку, ботинки.

– Давненько я здесь не был, – весело сказал он, – как же тогда солнце в окно светило! Ты была вся как из золота.

– Поцелуй меня, – неожиданно сказала Женя. – Крепко-крепко. Быстро. Ну! – и она закрыла глаза.

Димон сто раз видел в кино, как это делается, но самому целовать девчонку, если честно, ему приходилось только раз. На даче летом. Темно было и поэтому не страшно. Да и поцелуй был не настоящий, так – на прощанье ткнулся ей неуклюже носом в щеку, когда уже проводил до калитки.

– Ну! – уже шепотом повторила Женя, – я кому сказала, быстро целуй!

Димон осторожно обнял ее. Она приподнялась на цыпочки, закинула руки ему на плечи и подняла лицо. Димон наклонил голову и как можно бережнее коснулся губами ее губ. Губы, нос, щеки были мокрые и холодные от уличной непогоды.

– Что-то я не так делаю, – промелькнуло у него в голове, но Женя вдруг застонала и, раскрыв губы, языком коснулась губ Димона. Он понял: нужно языком! Он открыл рот, и его язык коснулся ее влажного языка. По спине тут же пробежала искра, даже не искра, разряд в миллион вольт!

– Чудо, какое ты чудо, – шептала Женя, – хороший мой, мальчик мой!

Они стояли в полутемной прихожей и не могли оторваться друг от друга. У него все тело налилось какой-то огромной небывалой силищей. Он был такой большой, просто громадный, а Женя такая маленькая, такая хрупкая, озябшая и беззащитная.

Если бы сейчас он встретился с этим Гудвином или с Червонцем, если бы они что-то посмели сказать про Женю, он бы порвал их на куски, на британский флаг. Двоих сразу, голыми руками. И плевать на нож и на то, что они взрослые парни.

…Потом произошло то, что должно было произойти. И опять все было как во сне. Димон не мог поверить, что все это происходит с ним. То, о чем он так часто думал, сейчас происходило с ним, и это было во сто раз прекраснее, чем он мог представить!

За окном хлестал сильный дождь, капли громко барабанили по жестяному карнизу, они лежали в комнате, в полной темноте. Димон боялся открыть глаза, ему казалось, что он откроет глаза и проснется.

– Ты где? – прошептал он.

– Я здесь – ответила она, – посмотри на меня.

Он открыл глаза. В темноте ее тело светилось.

– Тогда ты была вся золотая, а теперь вся жемчужная, – восхищенно прошептал Димон.

– Да, вот такая я – вся драгоценная. Я драгоценная, а ты сахарный, сладкий ты мой. Ты ведь не уйдешь никуда, правда?

Димон нашарил в джинсах коммуникатор, взглянул на часы, было уже без пяти одиннадцать. Он набрал домашний номер. Трубку снял Антон.

– Тоха, это я. Папу дай.