Sugar Мама - Андрей Филатов Страница 17

– Фидель до ста сорока жить собрался, – заметил Хусейн. – Вчера прочитал.

– Пачэму нет! – воскликнул Джамбул. – Если Бог захочет, и до сто сорок доживет. А сациви ест будэт – все сто пятдэсят сможет1… – засмеялся он, накладывая себе сациви, – дэвушек любить! Бери-брат, – кивнул он мне. – Здэсь такой сациви готовят, что моя мама так нэ умеет.

Сациви действительно был хорош. Я вспомнил, как готовила его моя жена, когда мы еще жили вместе. Зачем я все бросил…

– Хотэл и бросил, – сказал Джамбул. – Значит, нэ тот дом, нэ та жена. Зачем Толстой из дома ушел и на станции умэр?

– Мысли читаешь?

– Пачему читаю? Ты толко что сам сказал «зачем я все бросил».

– Правда?

– Канэчно.

– Тогда давай выпьем. Знаешь за что? За мой бывший дом, за мою бывшую жену. Она ведь меня все равно любит. Давай за любовь!

– За любов!

Мукузани – роскошное вино. И вообще жизнь быстро наладилась. Я же говорил, что к мыслям стоит прислушиваться.

– Зачем Толстой ушел, не знаю, – сказал я. – Объяснить смогу, наверное, но в душу ему уже не заглянешь, правда?

– А я знаю, – сказал Джамбул. – Он бэлый был, но сколко ни ждал, никто за ним нэ пришел. Потому сам рэшил идти.

– Тогда белых еще не было, Джамбо, – усмехнулся Хусейн. – Толстой в девятьсот десятом умер.

– Я про душа говорю, брат. Есть душа черный, а есть бэлый. У Толстого душа был бэлый. И у тебя бэлый, – сказал он мне. – Ты семью оставил, а жену свой все равно любиш. Значит, бэлый.

– А у рыжих? – подмигнул Хусейн.

– А у рыжих душа самый красивый, – рассмеялся Джамбул. – Такой рыжий-рыжий!

– Тогда за рыжих! – поднял бокал Хусейн.

«Сталин тоже рыжим был», – подумал я.

– Сталин был черный, как кошачье дэрмо! – возмутился Джамбул. – Он рыжим толко прикидывался. Специально молодой на солнцэ загорал, чтобы кожа рябой стал и волос рыжий. Вождь должэн выдэлятся. А кто еще заметнее рыжих?

– Нет, Джамбул, – поразился я, – ты точно мысли читаешь!

– Ничего я нэ читаю, брат. Просто ты нэрвничаэшь и вслух говоришь. Тебэ выпит надо, правильно говорю, Хусейн?

Хусейн кивнул и налил мне еще вина.

– Вот тэпер, Костя, вино пей и слушай. Толко хорошо вино пей, потому что вы, русские, пит нэ умеете.

– Уверен?

– Увэрэн. Пит надо как? Красиво! А вы пьете что? Стакан налил, «поехали» – и под стол. Вот Гагарин – мужчина был, он «поехали» как сказал?

– Красиво.

– Хочаг [13], Костя! Он «поехали» красиво сказал! И ты тоже красиво пей. Мужчина все красиво дэлат должен, а пит – особенно!

Джамбул налил вина, поднял бокал и посмотрел на свет:

– Вот люди думают, что Бога на зэмле нельзя встрэтить, да? А мой дэд говорит, у кого душа бэлый, тот хот раз, но Бога встрэчает. Выпьем за то, брат, чтобы и ты Его встретил!

– Когда Джамбул говорит, – сказал Хусейн, – я наслаждаюсь. За тебя, Джамбо!

– Я малэнкий был, дэд гостей собират любил – Джамбул хлопнул Хусейна по подставленной ладони и подставил ему свою. – Гости сядут, дэд чача достает, и разговаривают. Так красиво говорили, вай мэ! Один тост я скажу, и сами увидитэ, как красиво. Дэд так говорил: «Я нэ стану желат вам то, что вы хотитэ, потому что, если вы это действитэлно хотите, это и так будэт. Нэ стану желат то, что вам нужно, потому что то, что вам нужно, нэ известно никому, кроме Бога. Я желаю вам, чтобы то, что вы хо-титэ, и то, что вам нужно, почащэ встрэчались». Давай выпьем, сагол [14]!

– Здорово, – сказал я. – Почти притча.

– И притча тоже есть, брат! – перевернул он бокал, показывая, что в нем не осталось ни одной капли. – Когда Бог раздавал людям зэмли, грузины опоздали. Приходят к Нэму, а зэмли не осталось. «Где же вы были, дэти мои?» – спросил Бог. И тогда грузины ответили: «Мы опоздали, потому что пили за Тэбя, Отче!»

– Он улыбнулся и сказал, – продолжил я, – «Тогда берите лучшую землю, которую специально оставил, потому что не знал, кому отдать, чтобы не обидеть других».

– Ай, Костя, знаэшь? Наливай! – обрадовался Джамбул.

Мы пили девятую бутылку вина, и ни одна капля не упала на скатерть. Подходил официант, пожилой полный грузин, и, ласково глядя на нас, открывал новую. Менял тарелки и приносил новые блюда. Ставил их так, как ставят только дома, близкому человеку, чтобы самая вкусная и аппетитная сторона обязательно смотрела на нас. Он приносил еду, не спрашивая, чего мы хотим. И не было сомнений, что каждый раз этот седовласый грузин в серой сванетской шапочке приносит что-то удивительно вкусное. Он поставил на стол аджарское хачапури – длинную лодочку запеченного с сыром теста, в середине которой покачивался разомлевший от хлебного жара желток.

– Выпэйте с нами, батоно [15], – предложил Джамбул. Грузин взял бокал. У него был слабый от старости голос, и говорил он почти шепотом.

– Земля большая, – сказал он, – а люди маленькие. Но какой бы маленький человек ни был, все равно можно сказать, какой он. Вы – хорошие люди. Знаете почему? В это место плохие люди не ходят, даже чуть-чуть рыжие, – кивнул он на Джамбула. Старик улыбнулся. – Это не шутка, а немножко такая реклама. А тебе скоро дорога, бичо [16]?

– Да, – ответил я. – Не знаю, правда, что там будет…

– Это не важно, – сказал он. – Поверь, когда хочешь разобраться, что делать дальше, любая дорога приведет куда нужно. А дорог знаешь сколько? И потому никогда не знаешь, какая из них последняя. «Иди, куда хочешь, умри, где должен» – так люди говорят. Но об этом даже мне думать рано, – шепотом засмеялся он. – Удачи тебе, сынок, – чокнулся он со мной. – И тебе тоже, – пожелал он Джамбулу. – И тебе, – чокнулся он с Хусейном, – вижу, ты большой человек и сильный. Дай бог, чтобы все, кому ты помог, тоже нашли в себе силы помогать людям.

– Мадлоба [17], батоно, – привстал Хусейн.

– Мадлоба, – сказал я.

– Мадлоба, – обнял Джамбул старика.

– Э, нэ полечу сэгодня в Тэхас, – сказал Джамбо. – Такой вэчер, душа пэсня просит!

Поздно вечером мы ехали в Шереметьево. Всю дорогу Джамбул тихо пел грузинские песни, а мы с Хусейном слушали и молчали. Редкий случай, когда таксист выключает радио «Шансон». Шел дождь, но город уже не был таким серым, как прежде. Прощаясь, Джамбул, попросил: