Белая хризантема - Мэри Линн Брахт Страница 18

– Твои кошмары сами собой не пройдут, – сказала Чин Хи как-то раз после затянувшегося утреннего лова.

Они сидели на рынке с уловом. День выдался удачный, Эми набрала лишнюю корзину морских ушек.

– С прошлым надо бороться, – добавила подруга.

– Прошлое есть прошлое, – ответила Эми, наблюдая за покупателями.

Ее внимание привлекла маленькая девочка, уцепившаяся за палец матери. Явные туристы с материка. Лучистые глаза девочки остановились на ней. Малышка просияла, и Эми отвернулась. Кошмары уже давно ее терзали. Она не помнила, когда они начались, знала лишь, что после смерти мужа.

– С этим ничего не поделать, – вздохнула Эми.

– Вот же упрямая! Цепляешься за свой хён [11], а он – за тебя. – Чин Хи негодующе покачала головой и помахала рукой девочке, та прыснула и прикрылась ладошкой.

– Ничего подобного, – ответила Эми и принялась массировать больную ногу.

– Мы все туда поедем. Наймем фургон и поедем.

Эми промолчала. Она оглянулась на девочку, которая беззаботной пушинкой порхала вокруг матери среди шумного рынка. Эми ощутила укол зависти – как всякий раз при виде счастливого ребенка. Рану ее разбередило. Японская оккупация причинила страдания всем. Многие пережили Вторую мировую войну только для того, чтобы погибнуть на Корейской. Но те, кому удалось, как Эми, пережить обе войны, несли бремя бессилия и неутихающего горя. Родных убивали, морили голодом, похищали; соседи шли друг на друга – все это было их хён. Каждый кореец знал, что это, и терпеливо нес свой хён, вселенское бремя. Хён несли все, и Чин Хи, и другие ныряльщицы, но то, как несла свое бремя Эми, никого не касалось.

Чин Хи коснулась здоровой ноги Эми:

– Упрямство мешает тебе обрести покой, не допускай этого.

Эми хотела возразить, но Чин Хи вскинула руки:

– Я заткнусь, обещаю…

– Вот и ладно, – сказала Эми, и поторопилась.

– Но только если поедешь с нами! – крикнула Чин Хи и прихлопнула в ладоши. – Иначе ты никогда не помиришься ни с собой, ни со мной!

Над торговым рядом взлетел ее знаменитый смех, на них оглянулись, и Эми осталось лишь улыбнуться.

Поездка к мемориалу оставила тягостное впечатление – рассказы, слезы, воспоминания о восстании и последовавшей за ним бойне. В то время многие ныряльщицы были детьми, многие потеряли родителей, дядюшек и тетушек, братьев и сестер, дедов и бабок. Эми сидела впереди, смотрела в окно и молчала. Слушала разговоры спутниц. Ее память затуманивалась при попытке вспомнить период после освобождения Кореи от японцев. Пятьдесят лет прошло, пятьдесят лет правительство замалчивало случившееся после ухода японцев, и вот теперь можно свободно об этом говорить. Но она не может. Не помнит. Она выжила и вырастила детей только потому, что вытеснила из памяти те трагические события. Из памяти, но не из снов.

– Все в порядке? – спросила Чин Хи, когда они приехали на место.

Эми пожала плечами. Чин Хи не унялась, кудахтала и кудахтала над нею, как наседка. Пришлось даже накричать на нее, чтобы оставила в покое.

На церемонии собралось больше пяти тысяч человек. Эми всматривалась в толпу, гадая, сколько из них жили на острове Чеджу и уехали из-за зверств соотечественников. Мимо прошла женщина с букетом белых цветов. Внезапно почудилось, что белые цветы повсюду, что все принесли их. Эми не понимала, чем ее так расстроили безобидные растения, но люди с цветами всё шли и шли. Она начала задыхаться. Схватилась за грудь и вдруг осознала, что все идут в одну сторону, и двинулась следом.

Сердце снова забилось чаще, когда она приблизилась к группе людей, обступивших большой стол. Тот был усыпан белыми хризантемами – символами зарождающегося утра. Ворох цветов становился все выше, все новые и новые паломники несли их своим давным-давно сгинувшим мертвецам. Сочетание белого и темно-зеленого растревожило память, выпустило на волю воспоминание о другой, совсем давнишней церемонии. Эми увидела мать, та протягивала ей призрачный, белый цветок.

С того дня сны сделались живее и ярче. Чин Хи уже жалела, что заставила Эми поехать на церемонию поминовения павших. Но теперь Эми преследовали не только сны, ее тревожили воспоминания, которые она слишком долго держала под спудом. Воспоминания могли всплыть днем или когда она готовила завтрак, даже в море. Поначалу это были быстрые вспышки: девочка, плывущая к скалистому берегу; солдат, стоящий на камнях; затихающие вдали голоса. Со временем картины набрали силу, от них стало невозможно отделаться. Они мешали работать, не давали спать. Преследовали. Сквозь открывшуюся брешь воспоминания проникли в сознание и причиняли такую боль, что у Эми случился сердечный приступ. Врач посоветовал успокоиться и во что бы то ни стало избегать переживаний. Но воспоминания продолжали изводить, ей уже не удавалось их игнорировать. И потому в очередной раз отправившись автобусом в Сеул к дочери, Эми улизнула и впервые пришла на демонстрацию, чтобы отыскать ту исчезнувшую девочку.

* * *

Тявкнул Снежок, и Эми вернулась в настоящее. Дочь ждала объяснений. Эми взяла собаку и прижала к себе. Коротко остриженная шерсть точно бархат на ощупь, от тепла собачьего тельца ей стало чуть легче.

– Мама?

– Это было давно, во время войны. Японцы забрали из нашей деревни девочку, и она не вернулась.

– Кто она?

– Дорогой для меня человек.

Дочь молчала, но гнев ее прошел, во взгляде лишь вопрос. Эми молчала. Она опустила пса на пол и осторожно встала. Заковыляла в спальню переодеться.

– Ты ведь знаешь, что я люблю Лейн? – раздался за спиной голос дочери.

Эми остановилась и оглянулась. Для нее дочь все та же девчушка, которую она учила плавать в холодной воде Южного моря. Как сейчас, она помнит ее идеально круглое личико, улыбающееся, когда они брызгают друг в друга и плавают кругами возле возвращающихся с промысла хэнё. Эми мечтала, что дочь когда-нибудь будет нырять с ней вместе, как дочки подруг со своими матерями. Но Джун Хви выросла так быстро и в голове у нее зароилось столько идей, что Эми не сумела угнаться за ее взрослеющим умом, полным новых и непостоянных мыслей. Худшим днем в жизни Эми-матери стал тот, когда дочь заявила, что не хочет учиться нырять. Следовало это предвидеть. Джун Хви совершенно не походила на остальных девочек. Вместо того чтобы погружаться в пучину, она витала в облаках.

– Почему мне больше нельзя ходить в школу? – спросила однажды дочь.

Ей было десять, она всего год проучилась на хэнё. Это был также последний год школьного обучения. Эми только что вернулась с дневного лова и разбирала на берегу добычу. Невдалеке копались в сетях другие женщины, и Эми знала, что все прислушиваются.