Хамам "Балкания" - Владислав Баяц Страница 19

Уверен, что у Памука остались впечатления от этого наивного обмена. Если бы у меня был хотя бы крошечный талант рисовальщика (как, например, у Памука), то я наверняка пребывал бы в растерянности: то ли написать что-нибудь об этих остатках простодушия, то ли зарисовать это явление.

Я никогда не был страстным болельщиком и знатоком игры в футбол. Но в ней меня притягивала необычность сопровождающих ее связей. Кстати, именно они делают мир занимательным. Так, недавно я смотрел фильм «Кубок» режиссера Кхьенце Норбу. Речь в нем идет о невероятном слиянии тибетского искусства с западноевропейскими технологиями кино. Мы видим буддийских лам Тибета, которые параллельно со своими тысячелетиями произносимыми мантрами умеют с детской наивностью в неописуемо далеких от нас пространствах и взглядах на современный мир заниматься организацией телевизионных трансляций с чемпионата мира по футболу внутри монастыря, и это при их далеко не футбольных устремлениях! Абсурдное слияние несоединимого вместе с необузданным юмором фильма на самом деле показывает, что все для человека, а особенно то, что на первый взгляд вовсе ему не подходит. В фильме играют сами себя натуральные тибетские ученики и учителя по именам Нетен Чоклинг, Лама Годхи, Джамьянг Лодро… Следовательно, опять ребята и взрослые мужчины.

И вот вскоре после того, как меня вдохновил этот фильм, в моем доме появился приятель, который вместе с этими «футбольными героями» провел целый год жизни на крыше мира! И произнес детскую фразу: «Совсем как в кино!»

Глава VIII

В один прекрасный момент ему показалось, что было бы неплохо разобраться в причинах поведения тех, кто перешел в новую веру, а также лучше понять раздираемых противоречиями людей, не сделавших этого.

Первых представляли янычары. Их беспощадно эксплуатировали, как будто у них не существовало корней, семей и любых других причин, чтобы жить. Все эти причины выдавили из них, заменив единственным желанием беззаветно служить султану. Хорошо обученные, они и вели себя в полном соответствии с этим: несмотря на тактику командиров, они преодолевали все границы храбрости и с одинаковой страстью бросались как в бой, так и в смерть. Но такое поведение одновременно и спасало их; ощутив такой порыв, противник ослаблял сопротивление, часто прибегая к тактическому отступлению, а иной раз и обращаясь в безоглядное бегство. Так Аллах или прежний Бог (или оба одновременно) спасал и их от собственного безумия. Потому в победах они были страшны. Подтверждая широко распространившиеся слухи об их неустрашимости, они часто грабили, насиловали, мучили и уничтожали побежденных. Иногда делать это им запрещал султан или великий визирь лично. Они не только наслаждались ролью кровожадных безумцев, но и неумеренно, проявляя отсутствие вкуса, демонстрировали свою преданность султану. Но если их лишали хотя бы части трофеев, они поднимали голос против своего начальника так же необузданно и дерзко. В таких случаях султан чаще всего стремился погасить недовольство янычар, подставив великого визиря. Были случаи, когда те, не считаясь ни с чем, свергали визирей, а кое-кого и убивали. Но если их успокаивали деньгами, золотом или чем-то подобным, они опять становились фанатично послушными своему хозяину, словно перед этим ничего такого и не было.

Баица считал такое поведение особой разновидностью сумасшествия, потому что его невозможно разумно объяснить. Их бунты были мощными, молниеносными, жестокими и очень опасными. После выполнения требований, а также после казни зачинщиков бунт угасал так же быстро. Внезапные перемены настроения янычар держали властителей в постоянном напряжении. Честно говоря, в этом наблюдалась некая регулярность; если требовалось беспрекословное подчинение, то надо было рассчитывать и на риск, время от времени возникающий при таком безоговорочном послушании.

Несмотря на то что подобное поведение янычар было вызвано переменой веры, Баица не счел это основной причиной. Все-таки эти люди со временем стали частицей живой легенды. Она делала их с военной точки зрения элитными отрядами, равных которым не было ни в армии султана, ни в любой другой армии.

Если и начиналось тление прежней веры под углями новой, то это чаще всего случалось с агами, бегами, пашами и другими начальниками поменявших веру воинов. Стремясь как можно быстрее, увереннее и легче сделать карьеру, некоторые из них становились более преданными Аллаху, нежели настоящие османы. Именно такими Баица считал Яхъяпашичей: отца и всех троих его сыновей. Они относились ко всем неверным с такой злостью, что кому-то из визирей приходилось то и дело успокаивать их и заставлять думать, прежде чем начать вершить суд над чужими жизнями.

С теми же, кого раздирала противоречивая двойственность, ситуация была намного сложнее.

Легче всего было умереть. Это мог позволить себе каждый неверный, который сразу, ясно и полностью хотел показать, что не желает принять новую веру. Но и этого было недостаточно, чтобы заслужить смерть. Кстати, османы вовсе не считали, что следует препятствовать их нежеланию. Напротив, они никого (кроме тех, кому это было определено девширмой) не принуждали принять их веру. Умереть можно было только в том случае, если бы неверные взялись за оружие.

Трудно было отказаться от ислама и при этом остаться подданным, сохранив свою веру. Но еще труднее было не отречься от собственной веры и поступить на службу вере чужой! Стороннему наблюдателю это могло показаться абсолютным корыстолюбием! Но существовал ли иной выбор? Разве остаться в живых – ненормально? Позорно? Умереть, чтобы существовать? Истребить народ, чтобы назавтра он умножился? Но как это сделать?

Все эти вопросы мучили Баицу. Он не видел в своем окружении людей, которые могли бы решить их.

Так как весь его народ был поделен на две половины, ни одна из которых не была образована естественным путем, то и каждая отдельно взятая личность тоже была расколота надвое, причем не по собственной воле. Или же, во всяком случае, такое решение ожидало каждого. И тут его ожидала ловушка: приняв такое решение, невозможно было остаться самим собой, и только.

Счастье лишь, что такое количество вопросов без ответа возникло во время военной кампании, так что Баице пришлось прерывать это своеобразное самоистязание ради участия в текущих событиях.

Столкновение на болотистом Мохачском поле двух армий, или, точнее говоря, венгерской тяжелой и потому менее маневренной конницы с османскими пушками, длилось всего два часа. Венгры были уничтожены артиллерией, не успев даже схватиться с конницей противника или его пехотой. Застряв в болоте, они стали прекрасной мишенью. В бою пострадал и сам король Лайош II. Дорога на Буду была открыта. В этом походе Баица познакомился со способностями нового друга. Синан с удивительной легкостью преодолевал все возникавшие в пути проблемы. И делал это быстро, без лишних слов. Закончив одно дело, он приступал к следующему, как будто ему и не приходилось ломать голову над предыдущим. Только однажды после того боя он сказал Баице: «В этот день, 29 августа, я стал свидетелем двух побед: в 1521-м под Белградом, и сейчас, в тот же день, пять лет спустя, у Мохача».