Дикобраз - Джулиан Барнс Страница 2

Но и женщины не обращали на солдат внимания. Они пришли не для того, чтобы выкрикивать оскорбления, задирать солдат, и ничуть не собирались оказаться мученицами. Передние ряды остановились шагах в десяти от караульных будок, и задние не напирали на передних, не подталкивали их навстречу опасности. Эта строгая дисциплина никак не вязалась с ужасающей какофонией, стуком, звоном, которые достигли апогея, когда последние демонстранты заполнили площадь. Шум просочился сквозь металлическую ограду Парламента, взобрался по широким ступеням крыльца и колотился о двойные позолоченные двери. Шуму не было никакого дела до регламента, до правил процедуры, он ворвался в зал палаты депутатов во время обсуждения закона о земельной реформе и заставил представителя Партии сельскохозяйственных работников прервать свою речь и вернуться на место.

Зал был ярко освещен – работала аварийная подстанция, – и депутатов впервые смущало то, что их так хорошо видно; они притихли, переглядываясь и поеживаясь каждый раз, когда громовой голос протеста, невзирая на полное отсутствие слов, весьма доказательный, докатывался до их кресел. А на площади продолжали колотить половниками и ложками о сковороды и кастрюли, деревом об алюминий, деревом о железо, алюминием о железо и алюминием об алюминий. Свечи догорали, и горячий воск обжигал сжимавшие их пальцы, но гул, грохот и мерцание огней – все оставалось как прежде. Зачем слова, когда они и так уже долгие месяцы ничего не получают, кроме слов, сладких, несъедобных слов, которые не утоляют голода. Так пусть лучше говорит металл. Правда, не тот смертоносный металл, который произносит свое слово в таких случаях и оставляет трупы на земле. Женщины говорили без слов: без слов спорили, вопили, требовали и убеждали; без слов они обвиняли и плакали без слов. Все это длилось час, затем ровно в восемь, будто по какому-то тайному сигналу, они начали покидать площадь перед Парламентом. Но их голос не смолк – тяжеловесная масса звука затряслась, словно встающий на ноги бык. А потом смутьянки покинули центр, пересекли Бульвары и рассеялись по своим жилым комплексам – снова в «Металлург», «Гагарин», в «Красную Звезду» и в «Грядущую победу». И долго еще, пока они шли, громыхало на проспектах и звякало в переулках, постепенно затихая, да лишь иногда на каком-то углу вновь раздавался тревожный, испуганный звон, словно убогий оркестрик ударял в тарелки.

Старик на шестом этаже бывшего здания Госбезопасности сидел теперь за сосновым столом, жевал свиную отбивную и читал утреннюю «Правду». Он слышал шум, доносившийся от здания Центрального Комитета Социалистической (бывшей Коммунистической) партии. Когда звуки нарастали, он переставал есть, внимательно вслушиваясь и выжидая, когда они стихнут. Лицо его освещала настольная лампа. Дежурному милиционеру казалось, будто Стойо Петканов улыбается, рассматривая карикатуру в газете.

Петр Солинский и его жена Мария занимали скромную квартирку в комплексе «Дружба» (дом 307, подъезд 2), расположенном к северу от Бульваров. Когда Солинского назначили Генеральным прокурором, ему предложили жилье попросторнее, но он отказался. Во всяком случае, на ближайшее время. Не очень-то этично, думал он, так явно пользоваться милостями нового правительства, когда обвиняешь прежнее в незаслуженных привилегиях. Эти соображения Мария сочла чушью. Генеральному прокурору не пристало жить в занюханной трехкомнатной профессорской конурке, а жене его – ездить автобусом. Не говоря уж о том, что тайная полиция наверняка натыкала здесь жучков. Хватит с нее и того, что их разговоры и, кто знает, возможно, их редкие любовные игры подслушивает где-то в вонючем подвале какой-нибудь толстомордый кретин из госбезопасности.

Солинский распорядился проверить квартиру. Два молодчика в кожаных куртках развинтили телефон и понимающе кивнули головами. Однако их открытие не успокоило Марию. Прежде всего, заметила она, они сами, наверное, этот жучок и поставили. Да и жучков тут, вероятно, полным-полно, а этот, в телефоне, на то и рассчитан, что ты сам его найдешь и решишь, что уж теперь ты в полной безопасности. Всегда отыщется человек, которому интересно знать, о чем говорит Генеральный прокурор, вернувшись домой после службы. Но в таком случае, возразил Петр, если мы въедем в новую квартиру, она, пожалуй, окажется оборудованной еще лучше. Так что, стоит ли переезжать?

Впрочем, была еще одна причина, по которой Петр Солинский предпочитал оставаться там, где прожил уже девять лет. Четные квартиры их дома выходили окнами на север, на гряду невысоких холмов; эти холмы, по мнению военных теоретиков, две тысячи лет назад отлично защищали город от набегов даков. На ближайшем от их дома холме, который Петр едва мог разглядеть за густой, медленно переливающейся пеленою марева, возвышался монумент Вечной Благодарности Красной Армии – Освободительнице. Огромный бронзовый солдат стоял, уверенно выставив вперед левую ногу, высоко держа голову, и поднимал над ней все еще грозную винтовку со сверкающим штыком. Постамент был опоясан бронзовым барельефом пулеметчиков, яростно и беззаветно защищающих свою позицию.

Ребенком, когда его отец еще был в фаворе, Солинский часто приходил сюда. Упитанный, серьезный мальчик в накрахмаленной пионерской форме, он всегда испытывал трепет в День Освобождения, так же как и в День Октябрьской Революции, и в День Советской Армии. Духовой оркестр, медь которого сияла ярче, чем вонзавшийся в небеса бронзовый штык, оглашал окрестности печальной музыкой. Советский посол и командующий Братскими Советскими Силами возлагали к ногам бронзового героя огромные, как тракторные шины, венки. За ними следовали Президент и глава Народной Обороны. Потом все четверо, плечом к плечу, отступали, неуклюже пятясь, словно боялись неожиданно услышать сзади тяжелые шаги. Петру нравилось бывать здесь, он чувствовал себя взрослым и с каждым годом все безоглядней верил в солидарность социалистических народов, в их прогресс, в их неизбежную, научно обоснованную победу.

Еще несколько лет назад сюда, к Алеше, как прозвали это изваяние, новобрачные совершали в день свадьбы паломничество. Со слезами на глазах и с розами в руках они стояли у подножия, охваченные торжественностью минуты своего приобщения к истории. В последние годы эта традиция постепенно исчезла; и единственными паломниками, если не считать праздничных дней, остались русские туристы. Роняя несколько цветочков к постаменту, они, может быть, умилялись своим подвигом, представляя себе горячую признательность освобожденных народов.

Закаты и восходы высвечивали над городом далекую статую Алеши. Петр Солинский любил в это время сидеть за своим столом у окна и ждать, когда солнечные лучи заиграют на солдатском штыке. Он поднимал глаза и думал: вот что почти полвека вонзалось в сердце моей страны. И теперь он должен был помочь вырвать этот штык оттуда.

Обвиняемого по Уголовному делу № 1 известили, что предварительная беседа с Генеральным прокурором Петром Солинским состоится в десять часов. Поэтому в шесть часов Стойо Петканов был уже на ногах, разрабатывал тактику, обдумывал требования и вопросы. Инициативу нельзя ни в коем случае упускать.

Вот, например, первое утро его заключения. Его арестовали совершенно незаконно, ни словом не объяснив, в чем его обвиняют, и притащили сюда, в здание Госбезопасности, которую они теперь переименовали на новый, буржуазный лад. Старший милицейский чин показал ему стол и кровать и обратил его внимание на полукруг, начерченный на полу мелом. Затем вручил ему что-то похожее на конфетти. Так он, во всяком случае, решил и соответственно с этим добром обошелся.