Дикобраз - Джулиан Барнс Страница 3

– Что это? – спросил он, бросив на стол пачки разноцветных листочков.

– Ваши продуктовые талоны.

– Ах, так вы, значит, настолько добры, что позволяете мне выйти отсюда и постоять в очереди?

– Генеральный прокурор Солинский решил, что, поскольку вы теперь рядовой гражданин, вы должны переносить все временные трудности, выпавшие на долю остальных рядовых граждан.

– Ясно… Ну, а что именно я должен делать? – Петканов изобразил благодушную стариковскую кротость. – Что мне разрешено?

– Вот ваши талоны на брынзу, вот на сыр, вот на муку. – Милиционер услужливо перебирал разноцветные бумажки. – Масло, хлеб, яйца, мясо, растительное масло, стиральный порошок, бензин…

– Ну, бензин мне, полагаю, не понадобится. – Петканов усмехнулся с видом заговорщика. – Может быть, вы…

Офицер съежился от испуга.

– Понятно, этого нельзя… Да еще к тому же мне пришьют попытку подкупить члена Народной Обороны, ведь так?

Милиционер молчал.

– Как бы то ни было, – продолжал Петканов, делая вид, будто и в самом деле заинтересован предложенной ему новой игрой, – расскажите мне, как со всем этим обращаться.

– Каждый талон – недельная норма продукта, который на нем обозначен. Как вам их расходовать, будете решать сами.

– А как же насчет сосисок? Я их что-то здесь не вижу, а ведь всем известно, что я обожаю сосиски. – Он, казалось, недоумевал, а не жаловался.

– На сосиски талонов нет. Дело в том, что сосисок нет в магазинах, потому бессмысленно выпускать на них талоны.

– Логично, – согласился бывший президент. Потом оставил из каждой пачки по одному талону и остальные протянул офицеру.

– По вполне понятным причинам бензин мне не нужен. Принесите остальное.

Через час милиционер вернулся с хлебом и маленьким кочанчиком капусты. Кроме того, он принес двести граммов сливочного масла, пол-литровую бутылку подсолнечного масла (месячная норма), две фрикадельки, сто граммов брынзы, сто граммов сыра, триста граммов стирального порошка и полкило муки. Петканов попросил все это выложить на стол и принести ему нож, вилку и стакан воды. Затем под бдительным наблюдением двух сотрудников милиции он принялся за фрикадельки, брынзу, сыр, отведал сырой капусты, съел хлеб со сливочным маслом. А потом отодвинул тарелку, мельком взглянул на стиральный порошок, подсолнечное масло и муку, встал, подошел к своей узкой железной койке и улегся.

В середине дня старший милицейский чин снова появился в комнате. Смущенно, будто бы в чем-то оправдываясь, он обратился к арестанту:

– Вы, кажется, меня не поняли. Я ведь объяснил…

Петканов рывком сбросил свои короткие крепкие ноги на скрипучие доски пола и подошел к офицеру. Стал к нему почти вплотную и ткнул пальцем в серо-зеленый мундир, прямо под левую ключицу. Потом ткнул еще раз. Офицер попятился, не столько опасаясь пальца, сколько смущенный непривычной близостью того, на кого привык смотреть снизу вверх в течение всей жизни; а теперь они стоят лицом к лицу, и тот смотрит на него с угрозой.

– Полковник, – сказал бывший президент. – Я не намерен пользоваться стиральным порошком. Мне не нужны также растительное масло и мука. Как вы могли заметить, я не бабка из новостроек за Бульварами. Люди, которым вы теперь служите, могут просрать всю экономику и оставить вас всех с этими… фантиками. Но когда вы служили мне, – тут он особенно энергично ткнул пальцем, – когда вы были преданы мне и Народной Социалистической Республике, в магазинах, как вы помните, водились продукты. Вы, очевидно, помните, что иногда людям приходилось стоять в очередях, но не за этим дерьмом. А теперь вы можете уйти и в дальнейшем, будьте любезны, обеспечьте мне социалистический рацион. Можете передать также Генеральному прокурору Солинскому, чтобы, во-первых, он катился к едреной матери, а, во-вторых, если он и впредь собирается меня пичкать стиральным порошком всю неделю, то за последствия будет отвечать персонально.

Офицер ретировался. И с едой все пришло в норму. Петканову по первому же требованию приносили йогурт и два раза даже разыскали для него сосиски. Бывший президент любил пошутить с охраной по поводу стирального порошка, и всякий раз, когда ему приносили еду, он мысленно говорил себе, что еще не все потеряно, что они его, на свою голову, недооценили.

А еще он заставил их возвратить ему дикую герань. Во время ареста солдаты не разрешили ему взять с собой цветок. Но кто же не знал, что Стойо Петканов, верный духу своего народа, спит с горшком дикой герани под кроватью? Это знал каждый. И они капитулировали на третьи сутки. Он подрезал побеги маникюрными ножницами, чтобы растение могло уместиться под низкой арестантской койкой, и спал с этого дня гораздо лучше.

И вот теперь он ждал Солинского. Стоя в двух метрах от окна, он попирал левой ногой прочерченную на полу белую линию. Какой-то неумеха попытался провести по сосновым доскам идеальный полукруг, но то ли от волнения, то ли с похмелья руки у него дрожали, и линия получилась неровной. Неужели они и впрямь боятся, что он может покуситься на свою жизнь? На их месте он бы только приветствовал такой исход и позволил бы арестованному разгуливать по комнате, где ему вздумается. В эти несколько дней всякий раз, когда его выводят в коридор, ему представляется одна и та же сцена: его останавливают перед заляпанной металлической дверью, снимают наручники, а потом – толчок в спину и резкий крик «Беги!». Он инстинктивно бросается вперед – и тут его настигает выстрел. Почему они не прибегли к такому выходу, он понять не мог, и их нерешительность служила еще одним резоном презирать их.

Он слышал, как часовой щелкнул подкованными каблуками при появлении Солинского, но не повернул головы. Будто он не знал, кого увидит: пухлощекого, откормленного мальчишку в итальянском костюмчике с блестками, с лицом, выражающим готовность к услугам; контрреволюционера и сына контрреволюционера, говнюка и сына говнюка. Президент продолжал смотреть в окно и, даже заговорив, не удостоил собеседника взглядом.

– Значит, теперь у вас и женщины взбунтовались?

– Это их право.

– А кто следующий? Дети? Цыгане? Умственно отсталые?

– Это их право, – тем же ровным голосом повторил Солинский.

– Может быть, это их право, но что это все означает? Правительство, не способное удержать баб на кухне, обосралось, вот что это значит, Солинский!

– Поживем – увидим, куда спешить?

Петканов кивнул, как бы подтверждая свои слова, и повернулся наконец к прокурору.

– Ну, ладно… А как ты, Петр? – Он вдруг бросился ему навстречу, протянул руку. – Давненько мы не встречались… Поздравляю с… нынешней удачей.

Нет, надо признать, это уже не мальчишка и вовсе не откормленный и пухлый – желтовато-бледный, подтянутый, худощавый, волосы начинают редеть; держится пока что совершенно невозмутимо. Ладно, поглядим, что дальше будет.