У тебя иное имя - Хуан Мильяс Страница 2

Дети гуляли в стороне от компании взрослых, к которым приближались, лишь когда требовалось отстоять право собственности на ту или иную игрушку или пожаловаться на то, что их обижают.

Матери решали проблему на удивление быстро, и решения их были крайне несправедливы.

Дочь Лауры, четырехлетняя Инес, иногда подходила к Хулио и долго пристально смотрела на него, становясь, таким образом, невольным участником их тайного союза, но готовая в любой момент принять сторону матери.

Итак, тайная связь между Хулио и Лаурой все крепла, но ни он, ни она не отдавали себе отчета в том, насколько эта связь сильна, до прошлых выходных, перед которыми не произошло привычной встречи.

Вот почему в этот вторник в конце апреля он входил в парк с душою, полною надежды и страха. Позади были три дня терзаний и сомнений, три дня тревоги, и потому теперь в его глазах, пытавшихся отыскать Лауру, горела даже страсть, что вполне гармонировало с состоянием природы, пробуждавшей в душе такие забытые чувства, как любовь или страдание.

Он увидел Лауру на ее обычном месте – под ивой, единственной в этом маленьком, почти всегда безлюдном парке. Он с облегчением вздохнул и с деланым равнодушием направился в ее сторону. Инес заметила его издалека, но сразу же отвернулась, и Хулио не пришлось притворяться и изображать радость от встречи с ней.

– Привет, Лаура, – произнес он, садясь на скамейку.

– Привет. У тебя есть сегодняшняя газета?

– Есть.

– Мне нужно кое-что посмотреть.

Хулио подал ей газету, и она, отложив в сторону вязанье, начала перелистывать страницы, словно хотела что-то найти.

Хулио между тем успокоился, волнение в его душе улеглось. Сейчас, когда он был рядом с этой женщиной, переполнявшее его чувство любви перестало быть мучительным.

Они сидели на скамейке одни – другие женщины почему-то не пришли, – вечер был необыкновенно хорош, и ему показалось, что одиночество последних месяцев было случайностью, затянувшейся случайностью, которая скоро минет: пройдет, как проходит все в этой жизни.

– Что случилось в пятницу? – спросил он.

– Дочка приболела. Весенняя простуда. Как обычно.

– Я тоже хожу простуженный. У нее температура была?

– Небольшая.

– Это десять домострессов. А где сегодня твои подруги?

– Повели детей в кино.

– А ты?

– Я не пошла.

Оба улыбнулись.

– Что ты ищешь в газете? – поинтересовался Хулио, помолчав немного.

– Так, ничего особенного. Кое-что о телевидении.

– Инес у тебя такая хорошенькая! – заметил Хулио, глядя на девочку, которая по-прежнему играла в стороне от них.

– Это правда, – благодарно улыбнулась Лаура.

Хулио еще некоторое время смотрел на Инес, словно его интересовали ее игры, а сам в это время думал, что те несколько фраз, которыми они с Лаурой обменялись, едва ли можно назвать разговором, что их общение – если это можно назвать общением – происходило не на уровне слов и даже не на уровне взглядов (хотя последние играли свою, и немаловажную, роль). И все же это было общение, это был разговор – совершенно необъяснимый, происходивший помимо воли собеседников. И разговор этот не прошел для Хулио даром: он чувствовал, как с каждой минутой в нем растет желание, как в его давно разучившейся любить душе вновь разгорается страсть.

И именно потому, когда Лаура сказала, что ей пора уходить, он почувствовал такую тоску, что не смог и не захотел прибегнуть к обычным средствам защиты.

– Подожди, не уходи, – попросил он. – Мне будет тоскливо.

Лаура в ответ заговорщически улыбнулась, разрядив драматизм ситуации.

– Это быстро пройдет, – успокоила она его словами и взглядом.

Потом она поднялась со скамейки и позвала дочь. Хулио остался сидеть. Вид у него был подавленный.

На прощание Лаура оглянулась:

– Ты придешь в пятницу?

– Приду, – ответил он.

На следующий день Хулио проснулся больным. Будильник, встроенный в радиоприемник, вырвал его из липких лап ночного кошмара песней о любви, примитивной и какой-то уродливой: припев был слишком длинный, а строфы коротенькие и плохо зарифмованные.

Он с трудом поднялся, свесил ноги с кровати и зашелся кашлем. Такое случалось с ним часто, но в это утро к обычным ощущениям прибавились еще болезненные покалывания по всей поверхности груди. Содрогания тела вызвали у него жалость к самому себе. Хотелось сжаться в комочек, но Хулио нашел в себе силы подняться и доковылять до ванной. В зеркале над раковиной он увидел свое постаревшее лицо и снова закашлялся так сильно, что ему стало очень стыдно перед своим отражением.

Приняв душ, он почувствовал себя лучше и решил, что не стоит отменять намеченные на этот день дела, а нужно просто принять какое-нибудь средство от простуды. Но пока он медленно (гораздо медленнее, чем обычно по рабочим дням) брился, он обнаружил в горле и в груди два очага, из которых боль постепенно распространялась по всему телу, поражая всю мускулатуру. Возникшая после душа иллюзия хорошего самочувствия бесследно исчезла к тому моменту, когда он добрил подбородок.

Нужно было приготовить завтрак, и Хулио отправился в гостиную, оборудованную крошечной встроенной кухней. Он то и дело сглатывал, чтобы проверить, в каком состоянии горло. Оно было в ужасном состоянии. Когда наконец он сел с чашкой кофе в руках, то почувствовал, как его захлестывает горячая волна жара, и понял, что никакая сила не сможет оторвать его от стула.

Когда приступ прошел, он закурил сигарету, но табачный дым причинил горлу резкую боль. Он начал медленно спускаться в себя самого по воображаемой трубе, состоящей из хрящеватых колец. Спасло его пение канарейки, внезапно раздавшееся из клетки, что висела на вбитом в стену гвозде. «Кажется, у меня жар», – сказал он птице, которая лишь посмотрела на него искоса без всякого выражения и без малейшего интереса. Подобное равнодушие показалось Хулио странным, и, чтобы канарейка лучше поняла его, он добавил еще одну простую фразу: «Наверное, не стоит идти сегодня на работу». Птица смотрела на него точно так же, не выказывая ни осуждения, ни одобрения. «Ты похожа на нарисованную птицу», – еле слышно произнес Хулио, испытывая суеверный страх перед канарейкой, которая вдруг показалась ему наделенной сверхъестественной силой.

После второй чашки кофе он принял решение остаться дома и испытал огромное наслаждение от этого решения – охвативший его жар уже привел его в то странное состояние, когда человек находится как бы между сном и явью. Хулио посмотрел на свой письменный стол, за которым воображаемый писатель (сам Хулио) заполнял гениальными строками стопки чистых листов, и подумал, что жар способствует творческому процессу.