Невероятная частная жизнь Максвелла Сима - Джонатан Коу Страница 20

Женщины будут слагать стихи о волшебном чудовище в твоих штанах.

Получи наконец то, чего ты заслуживаешь!

Забудь о прошлом, сфокусируйся на будущем — стань больше сейчас.

Ни одна женщина не осмелится повернуться к тебе спиной.

Твой скромный член не твоя вина, но ты можешь все изменить.

Привет макс

Ты больше не тюфяк, но парень со стержнем.

Увеличивая свое орудие, ты выигрываешь битву.

Стойте-ка, «привет макс» — похоже, это не спам.

Я принялся лихорадочно разыскивать это выходящее из ряда вон сообщение. Оно было от Тревора — Тревора Пейджа. Реальное письмо от реального человека. Я открыл его и с великим облегчением и радостью прочел слова, которые в тот момент казались мне столь же выразительными, трогательными, исполненными изящества и глубокого смысла, как все, что когда-либо написал Шекспир или любой другой поэт.

привет макс буду в уотфорде в эту среду как насчет пивка всего трев

Я перечитывал эту строчку снова и снова, пока она навеки не врезалась мне в память; затем, сложив руки на клавиатуре, я опустил на них голову и благодарно, растроганно выдохнул.

Очень скоро я завалился в постель. Не вышло у меня стоически сопротивляться разнице во времени, усталость одолела. Заснул я сразу же, но спал беспокойно.

У вас бывает такое, когда сны вроде бы не совсем сны, но что-то другое — словно бодрствующий разум, каким бы измотанным он ни был, не желает утихомириться и уступить место бессознательному? Вот и со мной произошло нечто подобное. Я видел моего школьного друга Криса Бирна и его сестру Элисон, но не мог понять, то ли это сон, то ли воспоминания. Мы подростками оказались в каком-то лесу, однако я не узнавал это место. Крис, с длинными волосами по моде 1970-х, судя по всему, уже достиг того возраста, когда начинают бриться: на его лице тощими кустиками пробивалась бородка. Он сидел на ковре из листьев, играл на гитаре и не обращал ни малейшего внимания на нас с Элисон. За деревьями поблескивала вода — пруд или речка, — и Элисон направилась туда. Она шла спиной ко мне и на ходу, взявшись за края футболки, медленно, призывно стянула ее через голову, а потом обернулась на миг и насмешливо поглядела на меня. Под футболкой у нее обнаружился оранжевый лифчик от купальника. Кожа у Элисон была гладкой, без единой шероховатости, и желто-коричневой.

Соседка по дому вынесла мусор, крышка мусорного бака лязгнула, и я внезапно проснулся. Сел в кровати, посмотрел на часы: два тридцать дня. Я снова откинулся на подушки и уставился в потолок, мне вдруг совершенно расхотелось спать. Почему мне приснились — или припомнились — Крис и Элисон? Предположительно, потому, что в последние три недели мой отец методично действовал мне на нервы, расспрашивая, кроме многого прочего, о Крисе, что тот поделывает и вижусь ли я с ним. Как это похоже на моего папашу — повторять одно и то же снова и снова; как это в его духе — ткнуть пальцем в больное место (нечаянно?) и ковырять болячку, пока от одного упоминания имени Криса я чуть на стенку не лез. Кстати, надо было давно рассказать про Криса. Это мой старинный друг, мы подружились еще в начальной школе в Бирмингеме. И с той поры я поддерживал с ним отношения, общался достаточно регулярно, пока пять лет назад мы с Каролиной и Люси вместе с семьей Криса не поехали в отпуск на ирландское атлантическое побережье, в окрестности Кэрсивина, что в графстве Керри. Жуткая была поездка — жуткая из-за происшествия, в котором сильно пострадал Джо, сын Криса. После инцидента каждый принялся обвинять других, и много было сказано такого, чего не следовало бы говорить, и в результате Крис с семьей уехал раньше, они сели на самолет и улетели в Англию. С тех пор он ни разу не позвонил и не написал. Вероятно, он ждал, что я сделаю первый шаг, но я не чувствовал себя готовым, ведь… впрочем, сейчас не время объяснять. Все очень запуталось. Но почему мои размолвки и примирения с Крисом так живо интересуют моего отца («Как он? — донимал меня отец. — Когда вы в последний раз виделись? На ком он женат?»), по-видимому, останется для меня вечной тайной.

Я долго лежал в кровати, размышляя о нас троих в лесу. И наконец понял, откуда взялась эта картинка. Долгим жарким летом 1976-го (в то лето случилась засуха, которую люди моего поколения никогда не забудут) наши две семьи отправились на неделю в Озерный край, в лесной кемпинг на берегу озера Конистон. Я плохо помню эту поездку, помню только, что отец постоянно фотографировал, и у меня где-то хранится альбом с фотографиями из Озерного края. Точно — в той самой страшной спальне, если не ошибаюсь.

Я сбегал за альбомом, вернулся в постель, включил ночник и подпер спину подушками. Обложка у альбома была из темно-синего кожзаменителя, а снимки внутри видали лучшие дни, их яркие краски изрядно потускнели. И я забыл, каким паршивым фотографом был мой отец. То есть, я понимаю, он делал отличные фотографии, если вам нравятся пейзажи или сильно увеличенные причудливости вроде голого скального выступа, поразившего воображение моего папаши, но если вы хотите, чтобы фотографии напомнили вам, как прошел отпуск, разглядывать эти работы — бессмысленное занятие. Я нетерпеливо листал альбом, спрашивая себя, за каким чертом отец не удосужился хотя бы разок снять меня или мою мать. Или любого другого человека, если уж на то пошло. Но я знал, что в альбоме имеется по крайней мере одна фотография с людьми, а именно с Крисом и Элисон, — фотография, которую я очень хорошо помнил, хотя и не смотрел на нее уже лет десять, — и, когда я нашел ее на самой последней странице альбома, я сообразил, что образы, явившиеся мне утром в постели, были странным гибридом — полувоспоминанием, полусновидением. На снимке Крис и его сестра серым пасмурным днем стояли по колено в воде. Волосы у них были мокрыми после купания, и Элисон выглядела совсем замерзшей. На ней был оранжевый раздельный купальник, а ее юное тело с ровным загаром венчала копна русых волос, по-мальчишески коротко стриженных.

Я громко зевнул и выпустил альбом из рук. Когда он оказался в горизонтальном положении, лампа ночника высветила фотографию Криса и Элисон под другим углом, и я заметил нечто странное: если приглядеться, видно, что фотографию когда-то складывали пополам, посередине виднелся след надлома. Кому понадобилось ее сгибать и зачем? Я опять зевнул, отложил альбом и протянул руку, чтобы выключить ночник. Строить догадки, когда в голове вата, — последнее дело. Лучше подчиниться требованиям организма и еще поспать. Последняя моя мысль, прежде чем я провалился в сон, была не об утраченной дружбе с Крисом Бирном и не о моих некогда сложных чувствах к его сестре Элисон, но о Поппи. Неужели у меня больше нет номера ее мобильника? А ее фамилии я так и не узнал.

Во второй раз я проснулся незадолго до семи, помаялся немного, а потом с помощью компьютера и Интернета в качестве подручных средств сделал кое-что, чего я стыжусь. Я не собирался здесь об этом рассказывать, но, если идея заключается в том, чтобы выложить все начистоту, не замазывая прыщей и бородавок, наверное, нельзя это замалчивать.