Самарканд - Амин Маалуф Страница 21

Омар Хайям

Минуло семь лет, последних безоблачных мирных лет, памятных как для Хайяма, так и для империи.

Был июньский вечер. На террасе дома под навесом из виноградных лоз стоял стол, уставленный яствами и кувшинами с вином. Начинать трапезу Омар рекомендовал с легкого белого вина из Шираза, затем отведать фруктов и лишь потом приступить к сложным блюдам, таким как рис с барбарисовыми ягодами или айва, начиненная мясом.

С Желтых гор на цветущие сады дул легкий ветерок. Джахан перебирала струны лютни, извлекая из нее неспешную мелодию и словно аккомпанируя песне ветра. Не сводя глаз с Омара, поднесшего к ноздрям чарку и вдыхающего терпкий аромат, Джахан выбрала самую зрелую, большую и красивую на вид грудную ягоду и подала ее своему возлюбленному, что на языке фруктов означало «целуй скорее!». Он склонился к ней, коснулся губами ее губ, отстранился, вновь коснулся. Вскоре они слились в поцелуе, их пальцы сплелись. Но вошла служанка, и им пришлось отпрянуть друг от друга.

— Будь мне назначено семь жизней, — игриво завела Джахан, — одну из них я провела бы целиком на этой террасе, на этом упоительном ложе, пила бы вино, макала бы пальцы в кубок… Счастье в однообразии.

— Одна ли жизнь или семь, я бы все их прожил, как эту — здесь с тобой, гладя твои волосы, — молвил Омар.

Они были вместе уже девять лет и четыре года как женаты. Вместе, но такие разные. Их устремления не всегда гармонировали друг с другом. Джахан глотала время, Омар его потягивал. Она желала укротить мир, подчинить его себе и потому стала доверенным лицом старшей жены султана, в свою очередь пользовавшейся доверием супруга. День Джахан проводила в гареме султана, среди интриг, козней, слухов, страстно отдаваясь обязанностям наперсницы — это разгоняло кровь, было ей необходимо как воздух. А вечера проводила с любимым.

Жизнь Омара была иной: он наслаждался исследованиями и исследовал природу наслаждения. Вставал он поздно, натощак выпивал традиционную утреннюю чарку, затем писал, считал, чертил, что-то заносил в свою тайную книгу.

Ночь он проводил в обсерватории; располагавшейся на ближайшем к дому пригорке, сразу за садом, так что до милых его сердцу приборов было рукой подать. Он сам содержал их в порядке, протирал, подливал масло, начищал до блеска. Если у него гостил заезжий астроном, они вместе наблюдали за звездами. Первые три года в Исфахане Омар целиком посвятил обсерватории, возведенной и оснащенной всем необходимым под его руководством. В первый день фавардена 458 года, или 21 марта 1079 года, в торжественной обстановке в империи было введено новое летосчисление, предложенное и научно обоснованное им. Кто из персов в силах забыть, что в этот год в соответствии с подсчетами Хайяма святая святых мусульман — праздник Новруз — был передвинут, что начало нового года, всегда падающее на середину знака Рыб, было передвинуто до начала знака Овна, что именно начиная с этой реформы персидские месяцы стали совпадать со знаками зодиака, фаварден превратился в Овна, а эсфан в Рыб? В июне 1081 года пошел третий год новой эры, получившей официальное название по имени султана, но в народе, да и в документах эпохи; называемой «эрой Омара Хайяма». Кто из смертных при жизни знал такой почет? Нечего и говорить, как знаменит и уважаем был Хайям в свои тридцать три года. Кое-кто из тех, кому неведомо было его глубокое отвращение к насилию и власти над себе подобными, возможно, даже побаивался его.

Что же связывало его, несмотря ни на что, с Джахан? Казалось бы, мелочь, но такая важная — ни один, ни другой не хотел детей. Джахан раз и навсегда решила для себя этот вопрос. А Хайям часто повторял высказывание сирийского поэта Абул-Ала: «Я страдаю по вине того, кто породил меня; никому не придется страдать по моей вине»:

Однако назвать Хайяма мизантропом нельзя. Ему принадлежат строки:

Плеч не горби, Хайям! Не удастся и впредь

Черной скорби душою твоей овладеть.

До могилы глаза твои с радостью будут

На ручей, на зеленую ниву глядеть.

Если он и отказывался дать жизнь другому, то лишь потому, что жизнь представлялась ему непосильной ношей. «Счастлив тот, кто не пришел в этот мир», — не уставал он повторять.

Как видно, причины, по которым они отказались иметь детей, были различны. Она была движима непомерным честолюбием, он — предельным безучастием. А слухи о том, что один из них бесплоден, и осуждение окружающих способствовали еще большему их сплочению.

Однако всему есть предел. То же можно сказать и о том, что их объединяло. Случалось, Джахан спрашивала его мнения по тому или иному вопросу, дорожа взглядом на вещи человека, не одержимого пороком алчности, однако очень редко посвящала его в свои дела. Она знала: он осудит ее. К чему бы привели бесконечные ссоры и споры? Конечно, и Хайям не чурался придворной жизни, и если и избегал ее, держась подальше от интриг, в частности тех, что испокон веков противопоставляют придворных докторов и астрологов, все же и у него было немало обязанностей, избегнуть которых было невозможно: участие в пятничном пире, осмотр занедужившего эмира, составление для Маликшаха таквима — месячного гороскопа, с которым тот ежедневно сверялся. «Пятое: не покидать стен дворца; седьмое: недопустимо кровопускание и принятие микстур; десятое: повязать тюрбан в обратном направлении; тринадцатое: не посещать гарем…» — султану и в голову не приходило ослушаться этих рекомендаций. Как и Низаму, который получал свой таквим из рук Омара до наступления нового месяца, жадно прочитывал его и безукоснительно следовал ему. Мало-помалу ряд других лиц также получили привилегию иметь гороскоп, составленный Омаром Хайямом: дворецкий, великий кади Исфахана, казначеи, кое-кто из эмиров-военачальников, несколько богатых купцов, так что работы у него хватало. Десять последних дней каждого месяца он проводил в обсерватории, составляя гороскопы. Люди так жадны до предсказаний! Не всем, однако, повезло пользоваться таквимами знаменитого ученого, были астрологи и поскромнее. А кто победнее, тот, принимая важное решение, обращался к мулле: он с закрытыми глазами наугад раскрывал Коран и тыкал пальцем в стих, который затем и толковался. Самые неимущие выходили на площадь и ловили первую фразу, которая и была для них словом Провидения.

— Теркен Хатун спрашивала сегодня, готов ли ее таквим на месяц тир, — сказала вечером Джахан.

— Сегодня ночью составлю, — отвечал Омар, устремив взгляд в небо. — Небо прозрачное, видны все звезды. Пожалуй, пора в обсерваторию. — С этими словами он поднялся, собираясь идти, но тут появилась служанка.

— Пришел дервиш, просит разрешения переночевать у нас, — проговорила она.

— Впусти его. Отведи в комнатку под лестницей и пригласи разделить с нами пищу, — распорядился Омар.

Джахан опустила на лицо чадру, готовясь к встрече с незнакомцем, но служанка вернулась одна.

— Он сказал, что предпочитает оставаться у себя и молиться. И передал записку.