Тайные сады Могадора - Альберто Руи Санчес Страница 21

Большинство садов рассказывают о странных, чудных желаниях, которые охватывают души тех, кто разбивает и растит сады. Этот, кактусовый, исключением не был. Сад-эмигрант возжелал переместить в Могадор, на песчаное побережье, цветы пустынь, из тех, что в здешних местах никогда не росли. Горячее желание, почти страстное вожделение вовсе не преследовало цель немного разнообразить местный скудный растительный мир, придать ему немного свежести и новизны. Цель была совершенно другой: сад пожелал — мне об этом рассказали в день, когда я впервые вошел в него, — сад пожелал «сделать этот пейзаж более достоверным, верным самому себе».

Было в этом желании нечто евангелическое, скорее напоминающее тайную секту чтецов Библии. Они, дабы глубже проникнуться подлинным благочестием, прилежно изучали и рьяно толковали «слово Божественного провидения». Единственно, странно и удивительно выглядело стремление достичь подлинного благочестия и верности самому себе и для этой цели в самое сердце родной земли доставить кусочек мексиканской природы. Пустыня, глубоко погруженная в пустыню, так говаривал Скотт.

Если бы я только мог вместе со всеми моими шипами, колючками, песками, со всем моим естеством пустить корни в твоем теле, твоей плоти, о женщина Сахары.

Размышляю о судьбе сотен кактусов, что отправились в далекое путешествие по воле слепого случая и под покровом тайны. Сейчас это уже совсем не важно, откуда они прибыли. Они живут в Могадоре, они уже стали его неотъемлемой частью, они уже здешние, они уже не чужаки. Так же и я: хочу быть только твоим и более не перемещаться, не ввозиться-вывозиться. Размышляю об окружающем пейзаже, который в далеком детстве мне уже приходилось видеть в пустыне Сонора. Теперь это воспоминание, давнее впечатление вновь вернулось ко мне. Едва оказался в Сахаре, во мне пробудилось дремавшее в глубинах памяти детство. Оно вновь ожило, потому что я оказался здесь.

Дни и ночи напролет являлись ко мне картины далекого прошлого, а я не мог поверить, не мог осознать, каким образом через многие года вынырнуло из глубокого забвения то, что казалось давно позабытым. Что и какой тайный уголок возрождают они в памяти — кактусы, обретшие свое счастье в Могадоре? Что и какой тайный уголок возрождает в сердцевине моей плоти каждый твой поцелуй?

Я вожделею, чтобы твоя плоть в моей струилась и расцветала при одном лишь воспоминании или новом обретении сада. Сада, что нас воссоединяет. Вожделею, чтобы пустыня твоей плоти сливалась в единое целое с моей в таинстве кочующих растений.

Быть может, эти кактусы словно мексиканские аксолотли, которых один ученый в девятнадцатом веке привез в Парижский ботанический сад для исследований. Вода в аквариуме оказалась перенасыщена кальцием, чрезвычайно известковой, и случилось странное, но весьма возможное: аксолотли переродились в саламандр, амфибий. Вскоре у них развилась возможность дышать атмосферным воздухом, изменился слуховой аппарат, и наконец они покинули воду, выползли на сушу — те, кто еще совсем недавно мог только плавать.

Вожделею снова обрести то невозможное, что обитает на просторах твоей кожи. И в этом невозможном возродиться. Вожделею снова обрести воздух, что овевает тебя, когда ты остаешься обнаженной; голоса, что дают тебе правильный ответ, даже не слыша вопроса, словно воздушные корни дерева, которые развеваются по ветру в поисках влаги, земли и опоры. Я стану голосом, которого ты вожделеешь. Буду входить в тебя и покидать твою плоть, будто амфибия, что пожирает и созерцает тебя.

На холмах, что окаймляют Могадор с северо-запада, когда-то одна женщина посадила растения, которые называют Рабынями Радуги. Блестящие лепестки цветов прекрасны и чарующи, словно тайное мистическое знание неизвестных религий. Увы, жизнь цветка мимолетна: всего лишь один день, а после он непременно погибает. Если вдруг кто-то ночью оборвет засохшие лепестки и листья с этого растения, на следующий день появится новый цветок, но уже другого цвета. Поначалу люди увлеченно обрывали увядшие лепестки в ожидании новых цветов, но затем постепенно охладели, утомленные необходимостью каждый день внимательно следить за растениями, ухаживать за ними до самой их гибели.

Женщину звали Лалья. Она засеяла склоны холмов, более сотни метров, этими цветами, рассадила их на небольшом расстоянии, так что получился ослепительный разноцветный ковер. И тогда решила женщина стать рабыней этого ковра.

— В любом случае обращусь в рабыню, принадлежащую не только радуге, — говаривала Лалья, играя словами, именем цветка, когда случалось ей выслушивать упреки: мол, зачем взвалила на себя такой труд; каждый день меняла она цвет своих одеяний, чтобы наряды ее не выделялись на фоне раскинувшихся блистающих лугов.

Справедливости ради скажем: и правда, стоило умерить шаг, дабы насладиться чудесным видом цветущих склонов. Нашелся даже один фотограф, изо дня в день создавал он живую, зримую историю изменений.

Ежедневно вывешивал на площади у городской стены Могадора отпечатки снимков, запечатлевавших удивительные и странные изменения лугового многоцветья. Это был уже второй сад, который менял свое обличье каждый день.

Один могадорский художник, памятуя, что свет пожирает цвет на фотографиях, вознамерился все снимки перерисовать. Для чего на противоположной стене светоустойчивыми красками и кистью решил запечатлеть свет, ветер, соль и влагу. Все жители Могадора по нескольку раз в день проходили вдоль этой стены, горячо обсуждая те или иные появляющиеся на ней детали. Нашлись также и фотографы, которые поставили целью ежедневно фиксировать результаты состязания фотографа и художника.

Некоторые горожане были уверены, что ни фотографу, ни художнику не под силу передать всю полноту, многоцветье и великолепие радужных лугов и уж тем более те чувства, что они вызывают в душе. Объявились поэты. Каждую неделю они собирались на площади, организовывали поэтические турниры и жаркие дискуссии, в основном на тему, чем в действительности являются эти цветы. Образовались даже группы ярых противников и не менее горячих сторонников растений. Пресса тоже не оставалась в стороне. Интриги и заговоры расцветали пышным цветом, плодоносили и пускали глубокие корни.

Один пекарь выбросил на прилавок новый товар — разноцветный бисквит, дразнивший и соблазнявший всю окрестную детвору, и дал ему имя «Радуга». В портовом ресторанчике, помимо традиционного меню, с его запеченными голубями, жареной курицей, стали подавать новые блюда из морепродуктов и сверхновое блюдо из радужных цветов.

Не отставали и музыканты, желая внести достойную лепту в общую копилку. Не покладая рук создавали все новые и новые популярные хиты. Среди прочих музыкальных жанров Могадора даже появился новый, с отдельным именем: радужные песни. Что говорить, даже исполнители гнауа и те усердно сообразовывали традиционные ритуалы вызывания духов с новыми веяниями.

У Лальи не было лишнего времени углубляться в исследования того, что же именно пробудил ее сад, ее цветы и луга. Хотя и не испытывала недостатка в рассказчиках, доносивших ей в малейших подробностях, и при этом неимоверно преувеличенных, все пересуды горожан о ней и ее цветах. Слухи и сплетни, включая мой собственный рассказ, порождали новые звенья в бесконечной цепи особого эха. Оно развязывало, высвобождало цветы, которыми оказались накрепко связаны между собой все жители Могадора.