Франц, или Почему антилопы бегают стадами - Кристоф Симон Страница 21

Она уперла руки в бока.

– От кого ты это слышал?

Мы образовали банду – Венесуэла, Юлиан и я. Нашими врагами были рекруты, и мы бомбардировали их на остановке у казармы конскими каштанами. Венесуэла называла это «расставлять акценты».

Юлиан все еще гладил черно-белый полосатый мех Эм Си. Теперь мне стало жалко, что я его бортанул.

– Можешь попробовать, если хочешь, – сказал я.

Он поднял на меня взгляд – удивленный, недоверчивый.

– Серьезно. – Я попытался улыбнуться. Чувствовал себя как-то не в своей тарелке.

Юлиан втянул дым и с трудом сдержал кашель.

– Крутяк!

Повернулся ко мне, спросил:

– Франц, что случилось?

Я быстро провел ладонью по щеке.

– Со мной все в полном порядке.

После обеда Юлиан работал в мастерской. Я бесцельно и бездумно бродил по Зимменталю, хмуро, засунув руки в карманы, взбирался по склонам, односложно отвечал на приветствия крестьян, сбивал ногами шляпки с грибов, несколько раз наступил Эм Си Барсуку на лапы и даже не извинился. Наоборот – обозвал его никчемным бродягой и язвительно предложил нацепить на себя упряжь и зарабатывать на жизнь собакой-поводырем. Я безучастно глядел на попорченные короедом стволы редких пихт, предавался тоске и жалости к самому себе, потом выпил воды из озерца и почувствовал смутное желание заколоть какую-нибудь корову или спалить сарай.

Я скучал по Эрйылмазу. В этом было все дело.

По человеку, с которым у меня не было ничего общего, с которым я даже не был на «ты».

Под вечер вернувшись в «лодку», я тупо таращился из окна комнаты Юлиана на потемневшие горы, видел «субару», отъезжавшие от лесопилки, видел, как уехал на пятидверном «вольво» один из педагогов, как мелькнула в сторону столовой короткая стрижка заведующей… Из щели в покоробившемся окне дул прохладный ветерок и, будто стебель травы, слегка щекотал мне лицо. Мне вспомнилась одна фраза, которую я вычитал в «Географии Африки», – поговорка скотоводов народа ашанти из саванны: антилопы бегают одна рядом с другой, чтобы выдувать друг другу песок из глаз. В моей жизни было всего несколько антилоп. Одна – конечно, Юлиан – по крайней мере, когда не бросал мне в голову рубашку с розовыми саксофонами. Еще одна – Венесуэла. Вероятно, она сейчас предпринимала какие-нибудь действия во благо человечества (обезвреживала неразорвавшийся снаряд в Кандерском лесу или сочиняла резкое послание в адрес китайского министра внутренних дел по поводу нарушения прав человека в Тибете). Эрйылмаз отошел от антилопных дел, и кто кому должен был выдувать песок из глаз?

Чтобы отвлечься от безотрадных мыслей, я во время совместного ужина в столовой уговорил заведующую устроить в мастерской соревнование по плетению корзин. Главным призом должна была стать поездка в Романсхорн (в северо-восточной оконечности Швейцарии). Я сам вызвался сопровождать победителя или победительницу, так как – уверял я заведующую – будучи гимназистом, обладаю всеми необходимыми коммуникативными и социальными навыками и вдобавок неоднократно участвовал в экскурсиях Молодой вахты (последний раз четырнадцать лет назад). Быстро прикинув, сколько на это уйдет времени и денег, заведующая согласилась, и во вторник в мастерской закипела работа.

Я позаботился о том, чтобы победил Юлиан, а Юлиан позаботился, чтобы победили Бит и Антуанетт.

Поездка в Романсхорн на следующий день оказалась весьма приятной. Я предпринял вялую попытку извлечь хоть какую-нибудь осмысленную информацию из учебников по экономике, которые таскал с собой в сумке (успехи мои в эти дни оставляли желать лучшего), а Антуанетт достала из рюкзака цветные карандаши и с азартом принялась рисовать на вагонном окне фламинго, пальмы и нечто напоминающее памятник Реформации в Женеве. Антуанетт было восемнадцать, и в голове у нее не хватало шариков. В Советском Союзе – если верить душераздирающим историям, которые рассказывали мои родители про коммунистов, – ее бы одели в смирительную рубашку, высадили на мерзлом свекольном поле, и она бы до конца жизни бегала там кругами. Бит смотрел на мазню Антуанетт, а Юлиан ерзал на сиденье. Бит был тридцатилетний практически глухонемой мужчина, который вечно таращил глаза, будто удивляясь всему, что ни окажется перед стеклами его очков. Юлиан всю дорогу держал его за руку.

Мы перекусили гамбургерами у Боденского озера, и я позвонил заведующей, чтобы коротко и ясно сообщить, что все в полном порядке. Потом я купил мятной жевательной резинки, усадил Антуанетт, Бита и Юлиана на скамейку, зашел по маленькому личному вопросу в привокзальный туалет, бодро взбежал по лестнице на седьмую платформу – как раз вовремя, чтобы увидеть своих подопечных, весело машущих руками и скалящих зубы (Антуанетт прижала к стеклу язык) из окна пригородного поезда, отправляющегося с девятого пути.

Поезд уносил их от Боденского озера в долину Рейна, и я надеялся, что им доставит удовольствие наблюдать из окна замок Арбон, колокольни и дома Роршаха, Санкт-Маргретена и Альтштеттена – потому что я удовольствия не испытывал. О стыд, о горе, есть ли вам предел? Я проклял тот день, когда мой отец из чистого женолюбия подкатил к моей матери, чтобы зачать второго ребенка. Я бушевал, выл, стенал и клялся всеми святыми покровителями Молодежной вахты, что никогда в жизни больше не повезу на Боденское озеро ни Антуанетт, ни Бита, ни моего брата, ни еще какого-нибудь победителя конкурса по плетению корзин и что, если я только переживу этот день, то протяну вокруг Туна колючую проволоку и пристрелю любого, кто надумает меня вытащить в восточную Швейцарию. Уж лучше я повешу на шею камень и брошусь в Аре, чем еще когда-нибудь соглашусь на такое путешествие.

Я последовал за беглецами на следующем поезде. Выйдя в Буксе и услышав, как троица совещается, что лучше – возвратиться домой или сесть на почтовый автобус в Лихтенштейн, я не выдержал и, позабыв про коммуникативные и социальные навыки, закричал:

– Черт вас побери, что вы себе позволяете?!

Создателя нашей паршивой планеты я себе представляю стариком, который иногда бывает благодушным, а иногда жестоким – благодушным, когда ему чешут бороду, и жестоким во всех других случаях. Он носит очки, в которых не хватает пяти диоптрий, и играет злые шутки с морскими птицами, амазонскими индейцами и гимназистами. Он американец, и зовут его, конечно, Бог.

Страшный сон – исключение из гимназии. Когда тебя вышвыривают, дорога одна – литейный цех, обеды в столовой с перепачканным лицом и семью пальцами на руках, три года каторги за джойнт. А поскольку время, проведенное в региональной больнице, в Зимментале и Романсхорне, мало способствовало моему просвещению, ситуация складывалась явно не в мою пользу: шесть деньков до итоговой большой контрольной по английскому, три – до итогового теста по экономике, одна ночь – до анализирования Гершвина по музыке, и мои результаты по всему этому должны были быть не просто хорошими, а выдающимися.