Франц, или Почему антилопы бегают стадами - Кристоф Симон Страница 22

Конечно, у меня был план. Одна часть этого плана основывалась на надежде, что если я только как следует поднажму, то одним махом выучу столько, на что у обычного человека уйдет несколько недель. Другой частью плана было положиться на Йоханна.

Смелый план.

Ворота виллы открылись. Натянув войлочные туфли, я поднялся по лестнице в покои Йоханна.

Дверь была закрыта.

– Джонни, это я.

Нет ответа. Я постучал по двери кулаком. Опять ничего. Возможно, его не было в комнате. Я посмотрел в замочную скважину. Повсюду лежали съестные припасы: целый свиной окорок, горы фруктового салата. Приготовившись к худшему, я открыл дверь.

– Вот черт! – вырвалось у меня.

Мой репетитор лежал с пустым, безнадежным взглядом на восточном ковре. С ног до головы облеванный. Блевота была везде – на лице, на шее, персидскому ковру тоже досталось. Я задержал дыхание.

В дверях появилась мать Йоханна.

– Йоханн! Diomio! Что с тобой?

Она была раскрашена до мочек ушей. На лбу и щеках красовалась зеленая, как водоросли, паста. Видно, она как раз собиралась вывести с лица пару морщин, когда услышала шум.

– Объелся, – пояснил я, согнувшись над телом Йоханна.

Вонь стояла такая, что мамашу саму вывернуло на дамские туфли. Да уж, блевали на вилле чересчур много, это факт. Я побежал в ванную, вернулся с полотенцем и обтер Йоханну лицо.

– Еда испорченная! Где повар? Я его уволю! – закричала мать Йоханна и выбежала из комнаты.

Я крикнул, чтобы она сначала послала его наверх.

Увидев повара, Йоханн комично отмахнулся.

– Да бросьте. Со мной все отлично.

– Эрйылмаз тоже так говорил, – возразил я. – Неделю назад ты был на его похоронах.

– Это я виноват, – сказал он голосом, от которого могло разорваться сердце (не пустая фраза), – я один виноват, что он умер.

Повар помог мне поднять Йоханна на ноги и засунуть под душ.

Конечной нашей целью было переселить Йоханна в Лерхенфельд. Дома я мог бы за ним присматривать. Он был просто еще одним бедолагой, которому требовалось немного любви в этом равнодушном мире.

– Мы что-нибудь придумаем, султан, – пообещал я.

После провального анализа Гершвина в музыкальном зале я уединился в библиотеке, залепил уши воском и стал разбирать то, что нужно было разбирать, – среди прочего идеи одного ректора университета в Глазго из восемнадцатого века, который мне поведал, почему на булавочной фабрике один рабочий тянет проволоку, другой ее выпрямляет, третий обрезает, четвертый заостряет, пятый обтачивает и т. д., – все из-за того, что таким образом фабрика способна в день произвести аж двенадцать фунтов булавок, то есть сорок восемь тысяч штук, а это в тысячу раз больше, чем если бы каждый работал в одиночку. (Интересно, что Шотландия собиралась делать с таким количеством булавок?) Все это было страшно увлекательно – по этой части с историческими описаниями рабочих процессов ничто не сравнится, и только чистое упрямство заставило меня обратить свое честолюбие на итоговую контрольную по английскому.

Связанные общей бедой, мы с Рэмбо Риделем создали учебный тандем, вскоре – когда обнаружилось, что эффективность занятий оставляет желать лучшего – преобразованный в кризисный штаб для поиска стратегии борьбы с нашим самым непримиримым противником в «кубике».

– Нет, Рэмбо, этого мы делать не будем, – отклонил я предложение Риделя ворваться в учительскую, приставить дуло обреза ко лбу Вульшлегера, получить шестерку в ведомость и исчезнуть тем же путем, которым вошли.

– Зря, – обиженно сказал Ридель. – Говорят, метод действует.

– Где? В Лос-Анджелесе?

Мы, озабоченные, брели вдоль стен «кубика», прошли мимо бузины и лягушачьего пруда, обогнули западный вход и добрались наконец до внутреннего двора, где за нами с некоторого отдаления наблюдала Пегги с другими десятиклассниками. Не думаю, что кто-то еще ставил на нас свои карманные деньги.

Мы остановились. Ридель подал идею прорыть в квартиру Вульшлегера туннель и выкрасть листок с ответами.

– Сколько нам потребуется на это времени, как считаешь? – поинтересовался он.

– Чтобы прорыть туннель? Понятия не имею.

– Ну, приблизительно?

– Не знаю. Восемь с половиной лет?

– Ха, за восемь с половиной лет я тебе дыру отсюда до Португалии зафигачу. – Он задумался. – Я совершенно никого не знаю в Португалии. (У Риделя был необыкновенно ясный ум для хоккеиста.)

– Послушай, Рэмбо, мне без разницы, как мы сдадим тест, главное, чтоб мы его сдали. Рыть мы ничего не будем – столько времени у нас нет. Вдобавок Вульшлегер живет на мансарде, чтоб быть поближе к молниям, – сказал я. – Копаться в земле нам по-любому без мазы. Тут нужны парашюты.

Рэмбо вцепился мне в глотку.

– В самолет ты меня не затащишь! Ты меня на эту штуковину и за десять миллионов лет не затащишь! Помноженное на двадцать, усек?

– Брось, Рэмбо, – захрипел я. – Просто пришла такая идея.

– Дерьмо твоя идея, жердина, понял, нет? Дерьмовей некуда.

Он меня отпустил. Ридель иногда называл меня жердиной. (Жердина – это длинный тонкий ствол дерева, очищенный от веток.)

– Если ты не возражаешь, – осторожно сказал я, – то есть еще одна.

– Чего одна?

– Идея.

Состояла она в следующем. Мы сядем на свои обычные места и сделаем вид, что пишем ответы, а когда Вульшлегер отвернется или станет листать журнал, будем списывать у девчонок.

– Сделаем так, как всегда делали. Скопируем не хуже ксерокса. Должно получиться, а?

Риделя идея не вдохновила.

– Тогда уж лучше прогулять контрольную, как мы делали еще чаще, а потом заявимся в кабинет директора с заложником, приставим тому нож к горлу и потребуем, чтоб нам исправили аттестаты.

– Рэмбо, ты проводишь слишком много времени в одиночестве.

– Мы же решили, что должны сдать этот чертов тест!

– Любыми доступными способами, – подтвердил я. – Только брать заложника – без толку. Проймешь ты этим директора, как же.

Я намекал на разные слухи, которые ходили о директоре. Когда его только избрали (в 86-м или 87-м, еще до моего поступления), он, говорят, страшно удивился, почему это вдруг получатели пособия по инвалидности освобождаются от занятий физкультурой. Дошло до того, что он заявил, что раз физкультура является обязательным предметом, то и посещать ее должны все без исключения. После этого парализованный ниже пояса гимназист К. из класса Хайнца Вегенаста лично отправился в кабинет к директору, чтобы разъяснить тому свои физические возможности. Директор сделал вид, будто его нет – закрыл себе ладонями глаза и заткнул уши большими пальцами. Гимназист К. потерял дар речи и не солоно хлебавши убрался из кабинета. Известно, что до самых выпускных экзаменов он исправно посещал физкультуру вместе с другими мальчишками и, сидя в кресле на краю площадки, наблюдал, как те играют в футбол.