Незавершенное дело Элизабет Д. - Николь Бернье Страница 22

Она откинулась назад, опершись на ладони, и совсем не смотрела в его сторону. Вместо того, высоко подняв подбородок, принялась наблюдать за ближайшей ламой, которая подходила к ним, ритмично покачивая головой в такт движениям.

– Там совсем как в шалаше на дереве, – сказал Джеймс. – Пока Пайпер рисовала, я сказал няне, что могу взять с собой книжку и почитать ее там, как это делаешь ты.

Кейт по-прежнему продолжала смотреть на лам.

– А потом ты увидел тетрадки с крутыми обложками.

Он кивнул.

У нее появилась возможность для того, что называют воспитательным моментом. Кейт размышляла, как поступить. Можно свести все к теме «уважение личного пространства» или «что значит потерять». Вторая казалась важнее.

– Ты знаешь, что это за тетради?

– Да. Это истории миссис Мартин.

– Что-то вроде. Она писала про свою жизнь. Для себя. Раздумывала над тем, что делало ее счастливой или расстраивало.

Он подумал, стараясь связать с тем, что знал о книгах вообще. Библиотеки, разные истории. Рассказы, написанные для того, чтобы их читали другие люди.

– А она почему писала?

Кейт и сама задавалась этим вопросом. Возможно, так Элизабет старалась обобщить происходящее вокруг; в особенности когда некому было довериться. Или чтобы оставить след, запись о том, что все это когда-то уже было и имело значение.

– Есть люди, которым нравится записывать все, что с ними происходит, свои мысли. Позже, когда станешь старше, можно к этому вернуться.

– Может, все это для того, чтобы их помнили, когда они уйдут?

– Может быть.

Он свернул пустую обертку от гранолы и пересадил туда божью коровку из травы.

– Ты тоже пишешь такие тетрадки? – спросил он.

– Нет, – ответила она, покачав головой.

Божья коровка потащилась по логотипу к его большому пальцу. Кейт с интересом наблюдала, уронит ли он бумажку, когда насекомое коснется пальца, или позволит ползти дальше по руке. «Наверное, уронит».

– Ну, может, стоило бы, – сказал он, – тогда мы тоже могли бы вспоминать, когда тебя не будет.

У Кейт сжалось в груди. За последний год уже были вопросы о смерти – только от Джеймса, Пайпер еще мала, – но не так много, как она ожидала. Она приготовила на них простые ответы: «Миссис Мартин больше нет, ее самолет потерпел крушение. Иногда происходят такие ужасные вещи, трагические несчастные случаи. Бывает, их устраивают плохие люди, как в случае с другой катастрофой в более позднее время. Но это происходит не часто, почти никогда». Тогда казалось, что Джеймса вполне удовлетворило такое объяснение событий, но изредка он задавал еще вопросы. Стоило скрипнуть открывающейся двери, как он пытался рассмотреть, не прячется ли за ней что-нибудь ужасное. Во всяком случае, так это выглядело.

– Вероятнее всего, этого не произойдет еще долгое, долгое время, – ответила она. Мальчик подул на божью коровку. Кейт его уже не интересовала. Она прикоснулась к ноге сына и наклонилась вперед.

– Это правильно, когда ощущаешь печаль оттого, что люди умирают, и это нормально – думать о том, что можно потерять того, кого любишь. Но такое и вправду случается не очень часто и обычно только в старости.

А сама подумала – «лгунья».

Джеймс по-прежнему играл с оберткой, переворачивая ее и наблюдая за жучком, который упорно выползал наверх, даже когда его мир переворачивался с ног на голову.

– То же произошло и с ее малышом?

– Чьим малышом?

– Малышом миссис Мартин. Как она его потеряла?

Кейт посидела с минуту, сбитая с толку. Потеря ребенка? Это совсем не то, как Элизабет написала о своем аборте. Потом она потерла виски, начиная подозревать, о чем он говорит. Ох, Элизабет!

– Я об этом не знаю. Но бывает, что малыши не могут расти здоровыми, когда они внутри мамы. Случается, что они не могут хорошо расти даже после того, как уже родятся.

Он оглянулся на свой велосипед, должно быть раздумывая над тем, насколько все эти правила применимы к живущим и умирающим; бывают старые, бывают больные, а бывает не то и не другое. А может, просто думал, что будет собирать своего лего-робота, когда вернется домой.

– Грустно, – сказал он.

– Так и есть.

Они сидели рядом, глядя на стадо. Какие-то пустяки вспоминались Кейт из тех дней, когда она любила вязать, а дети были еще совсем малышами. У ламы нет верхних зубов, но у взрослых самцов вырастают большие острые нижние клыки для сражений; жужжащий звук они используют для общения между собой, причем так они могут выражать и удовольствие, и агрессию.

«Как трудно быть ламой, – подумала она, – если один и тот же звук может означать и радость, и опасность».

Кейт сидела на кушетке в чердачной комнатке, освещенной только неяркими бра на стене. В дневниках Элизабет упаковывала вещи, готовясь уезжать из Флоренции. Она в самый последний раз навещала свои любимые места: лавочки продавцов кожи на рынке Сан-Лоренцо, продуктовые ряды на Меркато-Сентрале, статую дикого кабана в Меркато-дель-Порчеллино. Как и все, она поддалась суеверию и потерла его нос на удачу. Элизабет не знала, вернется ли сюда снова. Не знала, для чего едет домой – помочь матери восстановиться или стать свидетелем того, что это уже невозможно.

3 декабря 1984 года

Вчера, когда я приехала домой из аэропорта, мама спала на кушетке. Я видела ее совсем недавно, в августе, но разница ужасающая. Худющая, серая. Хуже всего – нос. Я не могла и представить, насколько костлявый нос может изменить лицо. Она спала полусидя, в той белой вязаной шали, что тетя Люси подарила ей на свадьбу, когда сама болела этим. Шаль никогда не доставали из старинного сундучка; мама говорила, что она подходит только для особых случаев, как и сам сундучок, который перешел от бабушки. И вот она, эта шаль, и расплесканная тарелка, и крошки повсюду.

Дом стал местом запустения. В холодильнике практически ничего нет; все, что там осталось, покрылось плесенью. Я выловила из аквариума пять дохлых рыбок, но осталось еще несколько живых, которые спрятались за замком. Я бросила им немного корма. Просто не могла и подумать, что у нее до сих пор аквариум Анны.

Она спросила, как долго я пробуду, но тон намекал – когда ты уедешь? Поскольку я та, кто может нарушить обычный порядок и течение ее жизни.

Не хочу лгать; я уже подумала, что еще могу успеть на следующий рейс во Флоренцию. Вот только здесь у нее больше нет ни одной родной души. А у меня, сказать честно, нет ни одной родной души там.

Кейт подумала, случалось ли Элизабет оглядываться и представлять, как могла сложиться жизнь, если бы она осталась тогда в Италии? Зная Элизабет, можно предположить, что вслух говорить об этом она бы не стала.