ПЗХФЧЩ! - Всеволод Бенигсен Страница 24

— А когда я умру? — выдавила она ни с того ни с сего.

— Не знаю и знать не хочу, — буркнул Глебов. — Я не Нострадамус. Я не могу все предсказать. Я и с собой-то не до конца разобрался.

Затем снова замотал головой и замяукал в подушку. Наталье было очень жаль мужа, но она правда не знала, как ему помочь.

— Но почему ты не можешь просто жить? — спросила она наконец. — Воспитывать Ваньку, любить Анюту, меня. Чем это плохо?

— Тем, что меня в этом нет!!! А есть просто план, которому я покорно следую. От рождения и до смерти. Точка.

— А что же делать? — растерянно спросила Наталья.

— Менять…

— Что менять?

— Хотя бы что-то.

— Так, может, и это тебе было на роду написано. Глебов приподнял голову и с интересом посмотрел на жену.

— Может быть, — сказал он. — Но я пока этого не видел. Значит, надо действовать на опережение.

Наталья попыталась погладить мужа по волосам, но он отдернул голову. В груди у нее что-то вспыхнуло, обжигая сердце нехорошим предчувствием. Предчувствием, для которого ей не нужны были ни учебники математики, ни знание истории.

На следующий день рано утром Глебов тихо собрал вещи и ушел. Напоследок заглянул в спальню жены. Она тихо сопела, прижав к себе шестилетнего Ваньку. У Глебова защипало в глазах, но он мужественно прикрыл дверь и не стал заходить.

На железнодорожной станции купил билет на первый поезд. Поезд шел в Тверь. Это успокоило Глебова. Слово «Тверь» ни разу не встречалось ему за все время его исследований. Словно он теперь и вправду менял что-то сам. В голове заевшей пластинкой вертелось: «Бежать. Бежать. И чем быстрее, тем лучше. Бежать быстрее судьбы. Пока она не опомнилась, не спохватилась, не догнала, не опередила, не расписала за меня остаток жизни».

В купе с Глебовым ехал только мужчина лет пятидесяти. Глебов поздоровался, но исключительно из вежливости и тихо, надеясь, что сосед не будет его доставать праздной дорожной болтовней. Но эти надежды рухнули через секунду, потому что сосед не только мгновенно вывалил на Глебова свое имя, род деятельности, краткую автобиографию, цель путешествия, но и подробный прогноз погоды на неделю, последние политические новости и даже технические характеристики поезда, в котором они ехали, хотя последнее интересовало Глебова не больше, чем падеж домашнего скота в Уругвае. Тем не менее Глебов кивал, как бы соглашаясь с каждым словом соседа. И если отвечал, то максимально односложно, чтобы не провоцировать дальнейшее словоизвержение. Но тщетно.

Стоило ему произнести: «Это уж как пить дать», сосед начинал говорить про выпивку, алкоголь, историю самогоноварения на Руси и так далее. А если говорил: «Это точно», сосед начинал рассказывать про своего одноклассника, который тоже все время говорил «это точно». И как потом этот одноклассник стал большим начальником, но по-прежнему любил к месту и не к месту говорить «это точно!». И как его «заказали» конкуренты, и как его застрелили, и как потом хоронили. И как приятели-острословы предложили написать на могильной плите покойного даты рождения и смерти, а ниже приписать: «Это точно».

Глебов из вежливости посмеялся, но про себя решил больше не комментировать речь соседа, чтобы не давать повод для очередного рассказа. Так он перешел на бессловесное кивание, но и это не помогло. Сосед стал сам выдумывать себе темы для рассказов. Пролетел комар — он начинал говорить о комарах. Зашла проводница — он принимался рассуждать о женщинах. Глебов уже начал сходить с ума от этой говорильни, но, как назло, у него не было ничего, чем можно было бы себя демонстративно занять: ни книжки, ни газеты, ни кроссворда. Пару раз он сходил покурить в тамбур. Потом расстелил белье, но было двенадцать дня и ложиться спать было бы как-то странно. Да и если б лег, то пришлось бы изображать сон, что было бы еще мучительнее.

«Вот привязался», — проклинал болтливого попутчика Глебов, понимая, что обречен.

Но тут сосед, кажется, и сам начал сдавать. То ли темы закончились, то ли притомился. Напоследок он рассказал одну историю, которую как будто специально приберегал под конец, чтобы лучше запомнилась.

Работал он лет десять назад бухгалтером на одном складе, и был у него коллега-сменщик, одноногий старик. И спросил он его как-то про ногу — мол, через что беда-то вышла? И старик рассказал. В молодости провожали они приятеля на вокзале. Ну, выпили, то да се. И попалась им цыганка. Ну, под настроение согласились, чтоб она им погадала. И вот всем она что-то такое расплывчато-приятное предсказала, а ему, как кастетом под дых, — мол, вижу самолет, и в самолете произойдет с тобой беда, покалечишься на всю жизнь.

Ну он, конечно, посмеялся, поскольку был пьян, да и что ему оставалось? Заплакать на глазах у дружков? Нет, конечно. Но в душе перепугался до смерти, и с тех пор в самолет ни ногой. Все летают, а он один — то на поезде, то на пароходе, то на машине. Когда как, в общем. А главное, что самолетов избегал любых: от модельных до музейных. Пришел он как-то в гости к друзьям в новую квартиру. Те ему всё показывают, рассказывают. Дошло дело до детской комнаты. А она тем интересна, что там не четыре угла, а вроде как пять. Он и спрашивает, а почему пять углов-то. А они ему говорят, что вот так архитектором задумано было. А главное, добавляют со смехом, что сын их шестилетний называет комнату из-за этого лишнего угла самолетом. Наш герой, как услышал это, чуть не умер от страха. Вылетел оттуда пулей. Причем на пороге споткнулся о порог и разбил большой палец ноги. Так сильно разбил, что ноготь напополам треснул, а сам палец сгибаться перестал. Однако назвать это сильным увечьем он не мог и потому по-прежнему считал, что мрачное пророчество ждет своего часа. А спустя пару месяцев разбилась в автокатастрофе его жена. А еще через полгода сына в армии деды до смерти зачморили. И остался наш герой без семьи, зато с пророчеством насчет самолетов. И так ему тошно стало, так невыносимо ждать еще какой-то беды, когда и так вся жизнь — сплошная беда, что он назло пошел в парк аттракционов, где его приятель служил. Нарезался до поросячьего визга, залез в аттракционный самолет и попросил приятеля прокатить его — будь что будет. Ну и в полете карабин на поясе расстегнулся, потому что наш герой по пьяной лавочке его не до конца защелкнул. И, в общем, наш герой выпал. При падении зацепился ногой за механизм, и ее оторвало на фиг. Вот и все.

Глебов слушал историю с возрастающим интересом, поскольку вначале не верил, что попутчик может рассказать что-то дельное. Главным же потрясением для Егора оказалось полное отсутствие какой-либо морали или хотя бы внятной идеи рассказа об одноногом бухгалтере. Можно было бы сказать, что пророчество все-таки сбылось, но, с другой-то стороны, сбылось как-то странно, ибо герой сам его и спровоцировал. Кроме того, ужас пророчества просто мерк по сравнению с остальными трагедиями в семье героя, так что можно было бы сказать, что он зря его боялся. И вообще все было как-то непонятно.

Сосед по купе ушел обедать в вагон-ресторан, а Глебов все лежал на полке и под перестук колес думал о цыганском пророчестве. Может быть, смысл в том, что все относительно? И что любая беда может в итоге показаться пустяковой. А может, если бы не остальные трагедии, предсказание и не сбылось бы вовсе (ведь герой тогда бы не поперся в парк аттракционов)?