Жизнь цирковых животных - Брэм Кристофер Страница 24

Странная, нелепая жизнь! Весь день ничего не делаешь, потом на три часа разум разогревается, как плавильная печь, а закончится это – чувствуешь себя изношенным, бесполезным, глупым. Слава Богу, завтра выходной. Сегодня нужно чем-то заняться, сходить в бар, потусоваться, что угодно.

Заработал механизм, гроб на колесиках тронулся с места, музыка переменилась. Генри слегка ущипнул себя за член – на счастье.

«Джерри» ногой распахнула занавес.

Генри высунул голову из-за плотной ткани – к слепящему свету. Он стоял неподвижно, дожидаясь, пока тьма по ту сторону света узнает его и разразится аплодисментами. После того как «Таймс» разъяснил всем, что Генри – гвоздь программы, ему стали аплодировать сразу, при первом появлении на сцене.

Он повернул голову, чтобы Джерри удобнее было наступить ему на лицо. Спектакль пошел своим чередом. Генри реагировал на ножку Джерри, касавшуюся его лица, на смех публики, на иллюзию, будто очки хрустнули прямо у него на носу, снова на публику. Все механизмы работали согласованно: разум в лад с телом, тело в лад со всем миром. Каждое движение он делал автоматически, не задумываясь. Он освободился от мыслей. Или нет: он думал без мыслей, перелетал от реплики к реплике, от жеста к жесту, от одного взрыва хохота к следующему, словно Тарзан, раскачивающийся и перелетающий с ветки на ветку. Его несли волны страха, неотличимого от радости.

Это – рай.

– Я не ничтожество. Я не ничтожество. Я не ничтожество. Тоби Фоглер сидел один в раздевалке во время паузы, разучивая монологи из «2Б». Скоро опять на сцену. Листок, на котором Тоби карандашом записал свои реплики, уже сильно измялся.

– Я. Не ничтожество. Я не. Ничтожество.

Сегодня на репетиции Фрэнк объяснил: эта фраза – ключ к его роли. Ему предстояло произнести ее всего один раз, но Тоби превратил эти слова в своего рода мантру, он хотел внедрить их в подсознание, чтобы ключевой фразой окрашивалось все, что скажет или сделает его персонаж.

– Не. Не. Не, – твердил он. – Ничто. Ничто. Ничто.

Близится полночь, пришлось переодеваться в третий раз, снова в матросский костюм: мешковатая блуза, свободно повязанный черный платок, брюки-клеш. На голове белая бескозырка, на ногах – белые носки и красные резиновые шлепанцы. Со сцены доносились судорожные ритмы хип-хопа – шел танец Рауля. После Рауля выступать ему. Пора.

Тоби встал, руки похолодели, в животе зашуршали льдинки. Нелепо испытывать страх перед сценой в подобном заведении, но так уж он устроен. Тоби потряс руками, словно отряхиваясь от тревоги.

За кулисами зеркала не было. Собственно и закулисного пространства как такового в «Гейети» не имелось – кладовка не больше стенного шкафа. По узкому коридору – повсюду окурки – Тоби прошел в тот угол у занавеса, где, с трудом укрываясь от взглядов публики, пристроился на стуле толстый, как сумоист, конферансье по прозвищу «Дырка».

Рауль закончил свой номер под жидкие аплодисменты. Руки у зрителей заняты.

Тоби передал Дырке диск с записью: в «Гейети» он музыку не оставлял, а то Дырка потеряет. Прошел Рауль, комбинезон и узкие трусики в руках, нагота смущала его не больше, чем коня.

– Они твои, мальчик. Выставка мопсов.

Дырка взялся за микрофон.

– Здорово было? Да. Гордость – лучшая форма любви, – бархатистый, ленивый голос обволакивал аудиторию. – А с таким орудием Рауль может любить еще лучше – и глубже. А теперь, чтобы получить настоящее удовольствие, совершим сентиментальное путешествие с нашим матросиком. Бад!

Полилась музыка «Сентиментального путешествия», прославленного хита 40-х годов. Эта песня, так заметно отличавшаяся от предыдущих, неизменно привлекала внимание публики. В зале, где и так по большей части молчали, сгущалась тишина.

Тоби легкой походкой вышел на сцену, под яркий свет. Он не смотрел на мужчин, однако чувствовал на себе их взгляды. Ему казалось, что в зале каждый держит лазерную указку, и его тело покрывается оспинками световых пятен.

Он превратился в молодого пьяного матроса, по уши в пиве и тестостероне, один в большом городе. Он улыбался, поворачивался то вправо, то влево, виляя задницей. Переминался с ноги на ногу – срочно нужно освободить мочевой пузырь. Повернувшись спиной к зрителям, он расстегнул ширинку со множеством пуговиц, приподнялся на цыпочки, притворяясь, будто пустил струю.

Прежде Тоби исполнял этот номер под «Пой, Пой, Пой». [27]Ему нравилась энергичная музыка, но в таком темпе его хватало только на одно выступление за ночь. Медленный танец можно было повторять снова и снова.

Не деньги привлекали его. Деньги всегда пригодятся, но стриптизерам платили всего полсотни за каждое выступление. Настоящие бабки заколачивали в «Зале Аполлона», холле театра, где можно было получить еще полсотни, зайдя с клиентом в отдельный кабинет, а то и несколько сотен, если пойти к нему домой. Всю процедуру от начала до конца Тоби решился пройти лишь однажды. Секс с незнакомцем показался формальным и неприятным, словно разделся перед врачом, и совсем уж не по себе стало, когда парень извлек бумажник и показал снимки жены и детей. Нет, в «Гейети» Тоби приходил главным образом ради самого номера. Когда он танцевал, он чувствовал себя красивым, клевым, желанным. Он выступал всего раз в неделю – днем он работал в «Кинко», [28]– но и одного раза в неделю достаточно. Я не ничтожество, я не ничтожество, я не ничтожество.

Он лицом повернулся к аудитории, ширинка осталась расстегнутой. «Пусть они смеются, пусть плачут, пусть томятся», наставляла миссис Вест учеников драмкружка в Милуоки. Случалось, какой-нибудь юнец орал: «К черту это, друг! Покажи член!» – но сегодня такого не будет.

Тоби изобразил, как он входит в отель и поднимается наверх, в пустой чулан, вроде той комнаты, которую он снимал, когда только приехал в Нью-Йорк. Подлинные образы, твердили ему учителя в Студии Герберта Бергхофа, [29]сильные сенсорные воспоминания. Ему бы пригодился стул или кровать для правдоподобия, но Дырка отказал: «Никаких декораций, парень. Это тебе не «Центр Линкольна». [30]Развязать платок, стянуть через голову рубашку.

Тельняшки на нем не было. Номер слишком короткий, некогда возиться с нижним бельем. И шлепанцы на ногах, чтобы не развязывать шнурки на сцене. Высокие ботинки ему больше идут, но так и не обзавелся. Белые носки – надо же зрителям куда-то совать чаевые. Шлепанцы с белыми носками не слишком-то уместны, но без них не обойтись – пол грязный.