Офирский скворец - Борис Евсеев Страница 24

И если относительно всадников Гирея и антипетровских стрельцов существовали только отголоски дознаний, проведенных по приказу царя Алексея Михайловича, и более поздние устные предания, то пропажи милиционеров были закреплены протокольно.

Никуда нельзя было спрятать и заметку в «Московских ведомостях» от 9 июля 1832 года. В ней сообщалось про двух крестьян, еще в 1811 году пустившихся в путь из деревни Дьяково в деревню Садовники и присевших отдохнуть на край Девина-камня. Накрытые зеленоватым туманом крестьяне исчезли и только летом 1832 года объявились в Дьякове вновь.

Именно в 1832 году были впервые увязаны меж собой два явления: исчезновение людей и зеленоватый туман, неожиданно поднимавшийся из глубин Голосова оврага. Было также ясно осознано явление третье: близ расселины случаются не только исчезновения, но и неожиданные возвращения…

Овраг, туман, расселина! Нерушимостью и железным своим порядком эта триада больше всего и терзала.

Но была и еще одна напасть. По временам из оврага, который многие века так и звался – Голос-овраг, доносились бормотания, крики. Их прозвали голосами земли. Голоса эти слышали и запомнили многие: земля под оврагом иногда словно шелестела сухими губами, а потом бормотала грубовато-отрывистыми голосами, в которых угадывалась немецкая или голландская речь. Иногда – с изящными польско-литовскими вкраплениями. Причем, как настаивали те, кто склонялся над самым родником или прикладывал ухо к Девину-камню, голосов было много, и звучали они всем скопом, отчего фразы наслаивались одна на другую.

Голоса тревожили не так, как исчезновения. Исчезновения – не так, как возвращения. По мысли диакона Кантюжного, который не только профессорствовал, но и был секретарем Археографического собрания, в этих-то возвращениях, в этих, как он выражался, рекуперациях, и состоял главный соблазн!

– Ну пропали они себе и пропали, – говаривал отец-археограф, – так нет же, возвращаются. А ты не возвращайся, коли под землю провалился, а ты не возвращайся совсем!

Случаи возвращения – как с сотней Девлет-Гирея и крестьянами села Дьякова – были редкими. Чаще пропадали бесследно.

Не так давно, в 1958-м, четверо сотрудников госбезопасности растворились в Голосовом без следа. Их-то нельзя было выкинуть из истории, потому что связаны они были с секретным делом Павки Дрозда, предателя из зондеркоманды: его, его близ оврага ловили!

Случались безвозвратные пропажи и среди высшего состава МВД. Те пропадали странно: в сопровождении пьяного варняканья и разгульных воплей. Сперва думали, в овраге – малина. Но все оказалось сложней и хуже.

Мертвая пустота и скупая паутина обнаруживались при поверхностных осмотрах расселины! А опускавшихся глубже и уходивших восточней ждали тяжкие обмороки и помрачения ума.

Одним из «черных археологов» было оставлено описание расселины. Настоящую фамилию его до сих пор скрывают в клинике неврозов имени Соловьева, а псевдоним он выбрал необычный: Рулет Штрудель.

Штрудель писал: «Паутина странного, мшисто-коричневого цвета. Висит узкими клоками и пучками. Как грязные сталактиты. В пучках – крохотные вещи: пузырьки, прищепки, булавки для галстуков. Часто попадаются наперстки в крохотных дырочках. Все эти вещи тихо и явно размножаются. Но ме́ста занимают мало. Однако главней дырочных наперстков – кристаллы! Кристаллы ненависти и любви, кристаллы пороков и счастья. Они растут, не уничтожаются! Среди этих кристаллов возникают захватывающие сюжеты: свадьбы, погребения, защиты докторских диссертаций. И вот когда вихрь кристаллов достигает плотности жгута или столба – вдруг надвигается тень. Живая, великая тень! Это в тех местах большая неожиданность. Кстати, в расселине не холодно, скорее жарко. Вот Тень и обволакивает своей прохладой все выросшие кристаллы, вбирает их в себя… Вобрав – уносится. Все начинается по новой.

В расселине всю дорогу кажется: сор и мелкотня жизни – это все, что от человека остается. Остальное пожирается временем. Все, да не все! И это тоже становится в Расселине явным! Есть, оказывается, Большое время и есть время Малое. Здесь как раз Малое, ничтожное время и закреплено! Многие из нас, те, кто попал в Расселину и кто там уже давно находится, – угодили в Малое время. Словно в капкан! Внизу становится ясно и другое: в это Малое время, в эту Расселину, иногда чуть не пол-России проваливалось! А Большое время, равное и тождественное Пространству, где-то вдали о ту пору путешествовало!

Еще кое-что. Здесь становится ясно: каждый человек в этой общей Расселине попадает в расселину личную, узко-крохотную. Сам человек уходит, рассыпается в прах. А вот мысли его – какой-то прозрачной смолой, вроде канифоли, отвердевают. Правда, за все время в Расселине я одну только крупную, ворочавшуюся мамонтом, мысль и наблюдал: принадлежала она Большому времени и Большому (у нас наверху – Великому) Петру. А о чем та мысль – этого выдавать нельзя».

Мысли Штруделя были названы бредом.

В расселину стали спускаться в космических скафандрах. Не помогало: те же обмороки, те же сумеречные состояния ума. Спускаться прекратили. Правда, кое-кто все еще заполошно вскрикивал: «Зовите зеленых! Они помогут. Они покажут этой живоглотской расселине кузькину мать!» Боевой клич «Зови зеленых!» близ Голосова оврага, говорят, впервые и родился.

Что защитники нетронутой природы настроены решительно, испытали той весной на собственной шкуре многие. Правда, тут случился казус: с десяток московских зеленых, вкупе со своей предводительницей Тиной Подцероб, слетевшись в один из мартовских дней к Голосову оврагу, попытались в расселину проникнуть. Но тут – облом. Не приняла зеленых расселина! С шипением и криками вытолкнула всю группу назад! А госпожа Подцероб, которую многие за глаза звали Тиной Болотной и которая без всякого оврага красила ногти зеленой краской, приобрела после неудачной попытки еще и несмываемый цвет лица: изумрудно-экстазный, а на скулах – почечно-хвойный! И это уж навсегда: ну не соскребалась зелень с мраморных щечек!

Дела об исчезновениях под разными предлогами (времена-то были разными, и предлоги, ясен пень, тоже) стали прекращать.

Об одном из таких дел Человееву, смеясь, рассказала Дзета, когда он невзначай спросил ее, не было ли в истории криминалистики дела под названием «Веня Офирский». Дзета неожиданно подтвердила: да, было. И о пропавших милиционерах, вошедших в «Криминальную историю России», рассказала доходчиво. И про то, что некоторых из растаявших в зеленоватом тумане искали очень плотно, потому как одним из таких дел в 1952 году заинтересовался тиран Сталин, который, правда, почти тут же и умер.

– Офирская земля ему, видите ли, в расселине почудилась! За метрополитен он, видите ли, беспокоился!..

Холодно молчали неолитические чудища – Девин-камень и Гусь-камень, тихо тремолировал узкий ручей, застенчиво улыбались православные священники, в горячей мольбе воздымали глаза к небу служители ислама, посмеивались в завитые бороды мудрые раввины.

Все напрасно! Происшествия в Голосовом происходили, а разгадки им не было. Лишь зеленца тумана, испокон веку предварявшая исчезновения, по временам слоилась над оврагом. Вопреки правилам природы, зеленца эта не оседала вниз: шатучими пластами поднималась вверх и, минуя стоящую на горбу церковь Иоанна Предтечи, уходила к древнему Дьякову городищу.