Аппендикс - Александра Петрова Страница 25

«Фин хна?» [15] – закричал он сестре, пытаясь различить блеск окна в клубах поднявшейся земли.

– Si a Lampidusa, picciottu [16], – ответил ему мужской голос впереди.

– Je suis en Italie? [17] – сделал усилие приподняться на носилках Амастан.

– Ma quali Italia e Italia, – добавил другой, лица которого было не видно в темноте, – cca ntall’Africa semu! [18]

– Laissez-moi partir! [19] – воскликнул Амастан, резко сев и шаря руками в поисках вещей. Только сейчас он понял, что на нем была совсем другая одежда.

– Ma chi ci cunti? – снова раздался голос идущего впереди. – Ora accuminci a spiegarici’a geografia a’stu disgraziatu? In Italia sei, bello, in Italie, in Italie, oui, oui, stai tranquillo! [20] – повернул он голову в сторону Амастана, чуть накреняя носилки влево.

Про этот островок Амастан уже знал понаслышке. В его мечтах он представлялся цветущим островом свободы, и теперь неприступная бетонная стена с колючей проволокой, делящей разные зоны лагеря на клетки, казались продолжением морского бреда.

В туалете ноги тонули в зловонной лиловой жиже, и все толчки и очки были заполнены до отказа. Чтобы войти туда, нужно было перестать дышать, иначе можно было свалиться там же без сознания. Он поискал, но не нашел ни бумаги, ни кувшинов с водой.

Уже на следующий день он привык к тому, что все делалось на виду. На третий – почти перестал ощущать зловоние. Условности, удобство и целомудрие не полагались такому сорту людей, как они.

Полицейские кричали по-английски, а иногда раздавали пощечины или тумаки, придумывая разные мелкие издевательства и испытания, чтобы не скучать.

Мухи застилали трепещущими толстыми покрывалами их подстилки, обсыпали черной сыпью лица и тела неподвижно лежащих.

Зачесалось в паху и под мышками. «Блохи», – равнодушно пояснил рыжий Хадир. «Как много он знает», – не уставал дивиться Амастан. С помощью Хадира Амастан освоил и первые необходимые слова и теперь с гордостью хорошего ученика различал их в речи полицейских. Учение проходило без помех. Слова и фразы были однообразны.

Aricchiuni – гей, finuocchiu – голубой, arrusu – педик, cuinnutu – рогатый, cugghiuni – кретин, minchia – хуй, minchiuni – балда, testa i minchia, testa i cazzu – хуеголовка, figghiu di sucaminchia – сын хуесоса, scassaminchia – козел, pulla, buttana – проститутка, pezz’i mieidda – говняшка, magnacciu – сутенер, bastardu – ублюдок, va sucati un prunu – пойди пососи, сaiuordu, zaurdu – грязнуля, rugnusu – шелудивый, —

такой вот словарик первой необходимости.

Его мудрый учитель Хадир был настоящим парадоксом. Хадиром вообще-то он был раньше, а теперь его звали совсем по-другому. В своей прошлой жизни, еще Хадиром, он прожил в Италии три года. Работал в порту, и у него даже появились документы. Но однажды его забрали прямо на улице, обвинив в том, что на пункте установления личности он назвался ложным именем. Когда за три года до этого его вытащили ночью из ветхой кое-как доползшей из Зуары каракатицы-лодки и доставили в лагерь, на вопрос об имени он выдавил из себя лишь «Хадир бен Ахмад». В деревне его называли просто Хадиром, а когда нужно было отличить от второго Хадира, добавляли «бен Ахмад» или «Рыжий», фамилия ему пока ни разу не пригодилась. Говорил он так тихо и хрипло, что, не расслышав первой части имени, его записали только Ахмадом. Однако перед получением удостоверения он с гордостью собственноручно написал латиницей свое полное имя и фамилию. Вот тут-то его и вывели на чистую воду. Разве вначале он не назвал себя Ахмадом, а вовсе не Хадиром бен Ахмадом ибн Махмудом? Он уже неплохо говорил по-итальянски, но даже с помощью переводчика его захлебывающиеся от растерянности объяснения не достигали слуха судилища. Он мог наесться гвоздей (что он и сделал, и его отправили в больницу, а потом снова вернули в лагерь, отложив депортацию) или поджечь себя на глазах своих судей (кишка оказалась тонка), но они все равно продолжали бы твердить (и продолжали), что он – это не он, что он или не он поступил не по закону и за это должен быть выдворен.

Здравствуйте. У моей золотой рыбки оранды растет нарост на голове, в связи с чем на один глаз она полностью ослепла, так как он его закрыл. И на второй наполовину тоже… Что можно с этим сделать? С чем это связано? Помогите, пожалуйста. Спасибо.

Если на тебя надевают наручники, значит, боятся твоих рук. Если налепляют скотч на лицо, значит, не хотят, чтобы изо рта вдруг вырвался огонь. Если тебя привязывают скотчем к сиденью, значит, ты необходим именно на этом месте. Сиди и не двигайся, а то будет трудно дышать. Сейчас тебя отвезут домой, как маленького шаловливого беглеца. Ай-яй-яй! Ну? Набегался? Если тебе не заклеили глаза, значит, они не представляют никакой опасности, и тебе разрешено разглядывать окружающих пассажиров, встречаться с ними взглядами, подмигивать им, если хочешь. Можешь плакать. Это никому не опасно. Слезные канальцы, как видно, у тебя еще не засорились и хорошо натренированы. В самолете холодно? А кто тебя просил вообще здесь материализовываться, чтобы потом таскаться по пляжам и городам, надоедая людям, которые тоже вот с немалыми жертвами выбрались подышать воздухом среди груды тел загорающих соотечественников или просто идут, в отчаянии подсчитывая, что осталось после налогов, взносов и выплат: «Синьора, синьора, ну купите фенечку». «Начальник красивый, приобрети сережки для своей любимой».

Недалеко от Хадира сидел Маттия. Ему тоже был двадцать один год. Прекрасный возраст. Он летел на каникулы в Ливию к своему отцу-предпринимателю и всю дорогу не сводил глаз с Хадира. Маттия был добрым юношей, и даже преступников ему было жалко. Ведь если человека держат в такой броне, значит, он по меньшей мере убийца, а по большей, может быть, даже террорист.

Маттия хотел мира на земле и любил рыбок. Его золотая рыбка оранда страдала наростом, и он разослал по миру клич о ее спасении.

Рыбка будет спасена, – стучало сердце Маттии, готового к объятиям отца.

Хадиру тоже очень повезло в Ливии. Ему сломали только два ребра. Его кровь осталась на стенах, которые были уже испачканы высохшей кровью других, но она была восстановима, у Хадира наверняка были хорошие анализы. «Даже без двух передних зубов он все равно видный парень», – решила Алзахра, когда через два месяца Хадир вернулся из Трипольской тюрьмы. «Хадир светоносный, он указывает путь, он дал напиться пророку Мусе, он узнал тайны мира», – повторяла мать и плакала то ли над сыном, то ли от счастья, что он вернулся.