Дневник нарколога - Александр Крыласов Страница 26

Те сначала отводили взгляды, а потом перешли в контратаку.

— Всю страну разворовали, сволочи. Четыре тысячи баксов за пару затяжек отвалил и глазом не моргнул. Упырь.

— На такие деньги корову можно купить.

— Вот из-за таких козлов мы и переместились в разряд стран третьего мира.

Кузьмич расстелил на столике салфетку и начал ломать сигареты одну за другой. Он ломал их как пальцы родимой дочери, крушил как ключицы любимой женщине и душил в руках как дорогую сердцу канарейку. Ни один мускул не дрогнул на его лице, ни одна слезинка не выкатилась из глаз. Кузнецов посмотрел сверху вниз на кучу табачных крошек, на обрывки папиросной бумаги и рявкнул:

— Убрать!

Больше он не курил. Никогда. А вы говорите: «Не брошу, не брошу».

О существовании запойных пьяниц известно всем, а вот о «запойных» обжорах история умалчивает. А зря. Чета Пильщиковых, Антонина Ивановна и Василий Петрович, принадлежали именно к этой весовой категории. Приближение выходных дней повергало их в ужас. Субботнее утро начиналось для них с команды супруги: «Кушать подано», двух дюжин пирожков с мясом, омлета из двадцати яиц с жареным беконом, миски картошки фри и сковородки увесистых котлет. Съеденное запивалось несколькими литрами кофе и кока-колы, чтобы взбодриться перед началом тяжелого дня. Время еще только приближалось к полудню, а Василий Петрович уже расстегивал две верхних пуговки на своих брюках и начинал шумно отдуваться. Антонина Ивановна в ответ тяжело вздыхала и ставила на газ разогреваться пятилитровую кастрюлю борща. Ничего не поделаешь, наступало время второго завтрака. После борща ели самодельные пельмени и блины со сметаной. Потом пили чай с коржиками и киевским тортом. Когда Василий Петрович уже дышать не мог от количества съеденного, часы били два, и наступало время обеда. На обед Антонина Ивановна подавала суп харчо и макароны по-флотски. Ну и легкие закуски в виде ведерка маринованных лисичек и тазика салата оливье. Все это дело обильно поливалось майонезом и запивалось морсом или квасом. Василий Петрович сопел, кряхтел, икал от обжорства и таращил глаза, чтобы не уснуть. Его супруга, будучи культурной женщиной, не могла себе позволить столь бурного выражения эмоций и страдала молча. В четыре часа начинался полдник, в шесть следовал ужин, в восемь — вечерний чай. Супруги Пильщиковы перемещались от стола к дивану и обратно, второй холодильник у них предусмотрительно располагался в комнате, чтобы не пропустить ни секунды из передачи «Готовим сами» или «Счастье есть». В полдевятого следовал второй вечерний чай, в девять отходили ко сну. К этому времени Василий Петрович уже давно разгуливал в семейных трусах, потому что ходить в брюках со всеми расстегнутыми пуговицами неудобно, да и ни к чему. Ночью семье Пильщиковых снились сплошные кошмары, и тишину их уютной однокомнатной квартиры внезапно прорезали жалобный визг или злобные вопли в зависимости от содержания сна. Воскресенье отличалось от субботы только тем, что на завтрак съедалось две дюжины пирожков с капустой, а вместо борща разогревались щи. Супруги Пильщиковы с нетерпением ждали понедельника и радостно поздравляли друг друга с началом новой трудовой недели. Всю неделю Антонина Ивановна и Василий Петрович собирались с максимальным толком провести выходные. Они намеревались сходить в кино или Театр Советской армии, выбраться в лес на лыжах или прошвырнуться по вещевым рынкам. Но как-то так получалась, что к вечеру пятницы холодильник был опять забит под завязку, и им опять предстояло уничтожить все припасы за два дня. Василий Петрович, будучи неотесанным мужланом, от излишнего веса не страдал, он им гордился. Васек был круглым сиротой, намыкался, натерпелся, наголодался в детских домах, армии и обшарпанных общагах. Он всей душой ненавидел анархию общажного быта, где стоит только отвернуться, как кто-то сразу твоим банным полотенцем полирует свои кирзачи. А уж если жаришь картошку, то не своди с нее глаз, иначе ужин достанется кому угодно, кроме законного владельца. Вечно голодный Васька Пильщиков влюбился в Тонулю с первого же отпробованного им обеда, и основной причиной его женитьбы на Антонине Ивановне было ее потрясающее умение готовить. Василий Петрович всю жизнь прогорбатился экскаваторщиком в карьерах и считал, что с женой и работой ему несказанно повезло. Получив от государства однокомнатную квартиру, обставив ее холодильниками, диваном и телевизором, Пильщиков о большем не смел и мечтать. Антонина Ивановна в отличие от мужа хотела возвышенного и происходила из хорошей семьи: ее папан работал шофером на овощной базе, а маманя трудилась продавщицей в киоске «Пиво-воды». Папахен, приняв в «тяпницу» на грудь семьсот грамм портвейна «777», бывало, тряс узловатым указательным пальцем и наставлял: «Блюди себя, Тонька, блюди». И вот теперь, искоса поглядывая на себя в зеркало, Антонина Ивановна понимала, что не выполнила отцовского наказа, не выполнила. И себя, увы, не соблюла, раскабанела. А ведь она довольно быстро распрощалась с интересной работой учетчицы стройматериалов и подалась в туриндустрию, а именно устроилась оператором в турфирму. Обычно она приходила с работы окрыленная встречами с известными людьми и рассказывала мужу о дальних путешествиях. К сожалению, Василий Петрович всем путешествиям предпочитал добрый шмат сала, тарелку наваристых щец, диван и телевизор. Когда по ящику шли спортивные передачи и Василий Петрович с открытым ртом замирал перед голубым экраном, Антонина Ивановна уходила на часик-другой к своей интеллигентной соседке Дине Георгиевне Трещинской, живущей этажом ниже. Та жила без мужа, зато держала двух двадцатилетних квартиранток Лильку и Милку, а также раскормленного кота Тимошу, разместившихся в обширной четырехкомнатной квартире. Лиля была хорошенькая, стройная барышня, с головой ушедшая в необузданную личную жизнь. Она крутила по несколько романов одновременно и заглядывала в свою комнату только переночевать или вовсе оставалась у очередного бойфренда. Зато Милка постоянно торчала дома. Мила была готом, то есть ходила во всем черном: необъятные черные джинсы, черный безразмерный свитер и черная помада на щекастом, прыщавом лице отпугивали самых непритязательных ухажеров, и поэтому она могла презирать всех мужчин и лопать все подряд в любое время дня и ночи. Называлось это «перекус с бутером». Для бутерброда брался батон белого хлеба, батон вареной колбасы и целая пачка чуть растопленного сливочного масла. Батон хлеба разрезался вдоль на две части, а батон колбасы поперек на четыре. На один полубатон намазывалась целая пачка масла, укладывалось четыре куса колбасы, и все это накрывалось второй гигантской краюхой. Получался «готический бутер». Милка съедала его за пару минут и запивала литром молока прямо из пакета.

— Мил, хватит кусочничать. Иди нормально питаться, — звала ее сердобольная Дина Георгиевна и приглашала за стол, ломившийся от угощений.

— Я сыта, — деликатно отнекивалась Мила, отираясь возле кухни.

— И слушать ничего не хочу, — настаивала домохозяйка.

Любимым занятием Дины Георгиевны было приготовление, поглощение и угощение пищей. Она с трудом умещалась в кресле, но очень любила величать себя крохотным белым зайчиком или беззащитной лягушечкой, хотя носила шестьдесят восьмой размер и от ее походки дрожали стены. Дина Георгиевна обожала рассуждать о разных диетах и способах молниеносного похудания, уничтожая между делом килограммы шоколадок и пирожных. Мадам Трещинская и на этот раз, уминая за обе щеки шоколадные конфеты в окружении горы фантиков, доходящей ей до колена, рассказывала о своем недавнем круизе.