Город еретиков - Федерико Андахази Страница 27

Согласно распространенному древнему преданию, следов которого в Евангелиях нет, во время Страстей Христовых, когда Иисус шел по Via Crucis, а Симон помогал ему нести крест, перед ними остановилась женщина в богатых одеждах. Это была Серафия, жена Сираха, члена Синедриона, однако в дальнейшем, после происшедшего с ней чуда, она стала известна под именем Вероника. Предание гласило, что Серафия, рядом с которой стояла ее малолетняя дочь, предложила Иисусу чашу вина, чтобы уменьшить его страдания и утолить жажду. Голова и плечи женщины были покрыты платком. В ту же минуту появилась стража, и тогда девочка поспешила спрятать чашу, а сама Серафия протянула Иисусу свой платок, чтобы отереть пот и промокнуть кровь. Спаситель приложил платок к лицу и, поблагодарив, вернул его женщине. Серафия поцеловала ткань и спрятала ее под одеждой, а дочь ее снова протянула Иисусу чашу с вином, но солдаты не позволили ему к ней притронуться. Когда Серафия вернулась домой, она расстелила платок на столе и почти что лишилась чувств, увидев, что сделалось с полотном: на ткани запечатлелся окровавленный лик Христа. Вспоминая весь этот рассказ, герцог продолжал чиркать по поверхности бумаги. Считалось, что полотнище это было соткано из тонкой шерсти и длина его троекратно превосходила ширину. Если верить преданию, Вероника повесила платок в изголовье своей кровати. После ее смерти он, при посредничестве апостолов, перешел во владение Церкви. Однако же герцогу де Шарни было неизвестно, что говорило предание о дальнейшей судьбе платка, и по меньшей мере загадочным оставался тот факт, что никто из евангелистов не упомянул о подобном чуде. Вот о чем размышлял герцог, когда, взглянув на бумагу, которой пользовался для записей, он чуть было не лишился чувств, как та самая Вероника: Жоффруа де Шарни увидел, что в центре листа чудесным образом возник лик Христа, взиравшего на него кротким взглядом.

Лирей, 1347 год

Кристина, видя, что рассветный час совсем уже близок, снова погрузила перо в чернильницу, пытаясь обогнать бег часов. Усталость и нехватка сна потрудились над ее состоянием: глаза ее пылали, спина ныла от непосильной боли, а головокружение, которое, казалось, вертело вокруг нее всю комнату, почти что лишало девушку рассудка. И все же, несмотря ни на что, она не останавливалась. Кристина прижалась лбом к холодному камню стены и. собравшись с чувствами, продолжала:

Посмотрите, мой любимый Аурелио, как легко было бы найти замену закону, если бы каждый из нас проникся простой фразой: "Возлюбите друг друга". Представьте, насколько бы переменился мир, если бы мы постигли глубочайший и бесхитростный смысл этих нескольких слов. Весь корпус римского права с его величием и его заблуждениями, все своды законов и заумные трактаты, вся юриспруденция утратила бы свое значение. Вся совокупность Моисеева закона, отраженная в Талмуде, все канонические иудейские предписания точно также исчезли бы за ненадобностью. Правосудие, на котором зиждется идеальное государство древних греков, лишилось бы своего смысла при свете этого простого речения. Закон, мой любимый Аурелио, вместо того чтобы отображать праведность всякого народа, выставляет напоказ потаенное желание от нее отступить. Чем более жестоки и беспощадны будут законы, тем более жестоки и беспощадны будут преступления. Те, что приказывают разжигать все больше костров, дабы воспротивиться греху, ереси и преступлению, просто-напросто добавляют огонь к огню и умножают грех, ересь и преступления. Чем тщательнее проработан официальный свод законов, тем изощреннее оказываются способы его обойти. Не закон является производным от преступления, но преступление есть производное от закона. Не предписание есть результат греха, а грех — результат предписания. Разве вкусил бы Адам плод с древа, если бы Господь ему этого не запретил? Вначале был запрет — то есть закон, а потом грех. Развитие народа должно быть отмечено не усовершенствованием его законов, а возможностью обходится без них. В Царствии Небесном не может быть никакого закона — так зачем же ждать этого неопределенного срока? Почему бы не освободиться от закона здесь и сейчас? Если мы и вправду должны верить, что любовь Иисуса совьет гнездо в наших сердцах и распространится на каждого из нас, если мы и вправду почитаем истинным слово, говорящее нам: "Возлюбите друг друга", — тогда для чего нам закон?

Аурелио, не считайте, что вы добродетельны, раз вы ревностно соблюдаете закон. Закон — он в вашем сердце, он нигде не записан. И то, что вы почитаете благим, таковым и будет — если это ваше убеждение, а не потому, что закон это позволяет или осуждает. И будет столько же законов, сколько есть на свете людей. И вот еще что говорит Павел в своем Послании к Римлянам в отношении закона и соблюдения поста:

14:2. Ибо иной уверен, что можно есть все, а немощный ест овощи.

14:3. Кто ест, не уничижай того, кто не ест; и кто не ест, не осуждай того, кто ест, потому что Бог принял его.

И никто не имеет права судить своего ближнего, если каждый убежден, что поступает правильно. И никто не может научить нас, что правильно, а что нет, — ведь такая уверенность заложена в нашем сердце, и никто, кроме Господа, не знает, творим ли мы добро или зло.

14:4. Кто ты, осуждающий чужого раба? Перед своим Господом стоит он или падает. И будет восставлен, ибо силен Бог восставить его.

14:5. Иной отличает день от дня, а другой судит о всяком дне равно. Всякий поступай по удостоверению своего ума.

Вот как нам следует жить, и, надеюсь, именно так когда-нибудь станет жить человечество: не привязывая себя к закону и в согласии лишь с тем, что говорит его собственное разумение. Неужели то, что я говорю, похоже на ересь? Как смогут меня осудить учителя Церкви, если я утверждаю, что не нуждаюсь в том, чтобы Их Преосвященства указывали мне, что есть добро, а что есть зло? Не сомневаюсь, что они отправили бы на костер и самого святого Павла, поскольку этот апостол утверждал:

14:13. Не станем же более судить друг друга, а лучше судите о том, как бы не подавать брату случая к преткновению или соблазну.

14:14. Я знаю и уверен в Господе Иисусе, что нет ничего в себе самом нечистого; только почитающему что-либо нечистым, тому нечисто.

Аурелио, я говорю вам это на случай, если в вашем сердце останется какое-то сомнение: я люблю вас так же, как и в тот день, когда вручила вам свое тело и свою душу. И я не считаю свой поступок нечистым. В самых глубинах своей души я знаю, что моя любовь — это самое чистое, что живет в моем сердце. Если вы, в самом своем заветном из тайников души, полагаете, что воспоминание обо мне вам отвратительно, я никогда больше не стану вам писать. Однако я убеждена, что это не так.

Герцог не осмеливался прикоснуться к бумаге, на поверхности которой чудесным образом появился лик Иисуса Христа. Жоффруа де Шарни простерся навзничь перед ножками стола, трижды перекрестился и возвел взгляд к небесам, словно в поисках объяснения.