У тебя иное имя - Хуан Мильяс Страница 27

Четырнадцать

Когда Хулио вышел на улицу, солнце уже давно спряталось за обложившими все небо облаками, которые были обязаны своим появлением стоявшей весь день жаре. Но было сухо, и ничто не предвещало дождя в ближайшие часы.

Подгоняемый нетерпением, он попытался пересечь улицу Принсипе-де-Вергара в том месте, где не было светофора, и его едва не сбила мчавшаяся на большой скорости машина. Возмущенный водитель что-то кричал ему, но Хулио, даже не взглянув в его сторону, продолжал бежать к парку. Однако оскорбления водителя достигли его слуха, и, когда он остановился, чтобы перевести дыхание, он вдруг почувствовал, как на смену хорошему настроению приходит состояние подавленности. Юная парочка, проходившая мимо, разглядывала его, как разглядывают чудака или попрошайку в костюме и при галстуке. И тогда он заметил, что он слишком тепло одет для такого жаркого дня: на нем был плащ, в котором он проходил всю зиму. С Хулио лил пот, волосы растрепались. Под пристальным взглядом юнцов он вдруг отчетливо понял, что начинает стареть и что этот процесс необратим.

И тогда, вместо того чтобы идти в парк, он направился в ближайший бар, где заказал у стойки виски и пошел в туалет. Там он снял плащ, поправил узел галстука, пригладил руками волосы и некоторое время разглядывал зубы, пытаясь определить, насколько они потемнели за последнее время. «Такое чувство, что я прихорашиваю труп», – пробормотал он, обращаясь к своему отражению, которое ответило ему вымученной улыбкой. С перекинутым через руку плащом он вернулся к стойке, взял свое виски и начал пить, рассчитывая паузы между глотками, чтобы опьянение наступало постепенно и медленно, чтобы алкоголь действовал именно на те зоны его характера, которые особенно в нем нуждались. Позади, за ближайшим к стойке столиком, ссорились влюбленные подростки. Она опустила голову, и ее искаженное плачем лицо закрыли волосы. Официант подмигнул Хулио, кивнув на парочку: «У них вся жизнь впереди. Еще успеют натрахаться, так что пока могут тратить время на ссоры».

Вульгарность этой фразы покоробила Хулио и пробудила какое-то давно забытое воспоминание, и в ту же секунду восприятие реальности изменилось, как изменилось оно несколькими днями раньше, когда мать подала ему чашку с бульоном. На несколько мгновений он застыл, опершись правой рукой на стойку, в надежде, что все вернется на свои места. Наверное, лицо его исказилось – он понял это по напряженному взгляду официанта.

Тогда он глотнул еще виски и перевел взгляд на экран телевизора, стоявшего на другом конце стойки. На экране женщина с длинными волосами и изумленными глазами объявляла о выступлении хора молодых священников, исполнявших грегорианские песнопения. Картинка сменилась, и экран заполнили сутаны, каждая из которых была увенчана лицом с отсутствующей улыбкой. Несколько секунд священники простояли в нерешительности, потом тот из них, что казался старше, вышел из строя, повернулся спиной к зрителям, взмахнул рукой. Рты открылись, и из них полились первые такты «Интернационала».

Хулио заплатил за виски и вышел на улицу. Движение еще не было интенсивным. Машины останавливались и трогались с места четко и быстро, – казалось, чья-то рука управляет ими с помощью невидимого пульта. Пешеходы деловито двигались в разных направлениях с таким видом, словно единственное, что их беспокоило, была работа их собственных внутренних механизмов. Пелена облаков казалась теперь куском ткани, туго натянутым на раму.

У входа в парк несколько старичков играли в петанк. Некоторые были совсем старые, но это была старость стали, – казалось, с годами они не дряхлели, а становились крепче.

Хулио шел к тому месту, где обычно встречался с Лаурой. У него снова слегка поднялась температура, и неприятные ощущения помогали ему оценить каждое движение своего тела, особенно таза и плеч, и это возбуждало его. У него было крепкое тело и светлая голова, способная принять решение или отдаться чувству.

Но Лауры не было. Он поискал среди немногочисленных деревьев, стараясь не привлекать внимания знакомых женщин, которые, как всегда, привели сюда своих детей, но не обнаружил ни Лауры, ни ее дочери. Тогда Хулио покинул парк, сел в свою припаркованную неподалеку машину и поехал в издательство. За время короткого пути он пришел к выводу, что все еще любит эту женщину, но не ощутил никакой грусти. Наоборот, он чувствовал себя спокойным и уверенным. И знал, что все будет хорошо.

Его секретарша уже ушла, но на столе лежала оставленная ею записка: «Звонил большой шеф. Он хочет с тобой поговорить. Целую, Роса».

Хулио набрал телефонный номер из четырех цифр и подождал несколько секунд, пристально глядя на листок с написанными рукой секретарши строчками. Потом произнес:

– Роса оставила мне записку. Вы хотели меня видеть?

Повесил трубку, пружинисто встал со стула и направился к кабинету директора.

– Продолжаешь учить английский? – спросил шеф, как только Хулио вошел.

– Да, – ответил тот. – Языки такая штука – чем больше знаешь, тем отчетливее понимаешь, как далек от совершенства. И еще к дантисту ходить постоянно приходится.

– А что так?

– Пара коренных зубов никуда не годится. О чем вы хотели со мной поговорить?

Директор выдвинул ящик стола и достал оттуда рукопись Орландо Аскаратэ, к обложке которой скрепкой была прикреплена рецензия, написанная Хулио. Посмотрел сначала на рукопись, потом поднял глаза на Хулио и, помолчав, произнес:

– Мне показалось в прошлый раз, что ты меня понял. Эту книгу мы издавать будем. Так решено наверху.

Хулио помолчал немного, разглядывая стоявший напротив него ящик с карточками, словно тот представлял для него чрезвычайный интерес, потом ответил:

– Да я не имею ничего против. Перечитайте внимательно мою рецензию и убедитесь, что я не написал о рукописи ни одного плохого слова. Единственное, что вызывает у меня некоторые опасения, это коммерческая сторона дела.

– Теперь все ясно, – сказал директор, давая этим понять, что вопрос о публикации рукописи закрыт. – Эти вопросы пусть тебя больше не волнуют. А рецензию возьми и подкорректируй. И пожалуйста, выражайся попроще: у тебя там встречаются такие длинные фразы, что, когда дочитаешь до конца, уже забываешь, о чем шла речь в начале. И помни, что официально решение принимаешь ты и берешь на себя ответственность тоже ты.

– Согласен, – кивнул Хулио и заговорщически улыбнулся директору. Но тот на его улыбку не ответил.

Вернувшись в свой кабинет, он разорвал написанную им ранее рецензию и взялся за новую. На третьей фразе он уже получал удовольствие от работы: слова как будто сами стекали с кончика шариковой ручки и послушно выстраивались во фразы, занимая именно для них предназначенные места, как занимают свои места фигуры в геометрическом узоре. Он не испытывал никакой злобы к Орландо Аскаратэ: он никогда бы до такого не опустился. «Жизнь в шкафу» будет иметь успех, а ее автор прославится.

Хулио вышел из издательства в семь. Облачная пелена уже не казалась туго натянутой – сейчас это были огромные рыхлые кучи, с трудом передвигавшиеся в сторону юга. Когда он шел к гаражу, где оставил машину, его окликнул по имени человек примерно его лет, полностью облысевший, но при этом выглядевший как постаревший подросток. На нем были джинсы и переливавшаяся всеми цветами радуги рубашка, поверх которой был надет довольно мятый льняной пиджак. Ботинки на нем были желтые.