Гретель и тьма - Элайза Грэнвилл Страница 27

На мгновение Беньямин позволил себе вообразить будущее, в котором ему дозволят защищать ее, заботиться о ней. Вполне возможно. Кем бы она ни была, у Лили сейчас ничего нет: arm wie eirne Kirchenmaus – бедна как церковная мышь. Он подобрал ее, как говаривала его матушка, в чем мать родила. Куда ей податься? Как жить? Может, доктор позволит ему довести до ума каморку над конюшнями. Беньямин построил бы перегородку, вышло бы две комнаты; выклянчил бы из дома какую-никакую мебель. Это для начала. Днем они бы работали: она – в доме, он – в саду или сопровождал бы доктора; они бы часто виделись и улыбались бы на ходу своим общим тайнам. Вечерами он бы учился, а Лили шила, или читала, или составляла букеты. По выходным, когда хозяевам не требовалась коляска, может, им бы разрешали прокатиться в пригород, в Венский лес и к замку Перхтольдсдорф. Или, может, даже до самого Санкт-Пёльтена, где древнеримские развалины. А когда он получит образование и разбогатеет – снимет квартиру в лучшем районе города; и тогда у них тоже будет летний отпуск в Гмундене…

– Лицо свое дурацкое поправь, – заорала Гудрун, примеряясь к нему деревянной ложкой.

– Какая муха тебя укусила? – прошептал Беньямин. – Кое-кто тут прям медведица с больной задницей.

– Что?

– Ничего не могу с лицом поделать, – заявил Беньямин.

– Я слышала, что ты там сказал. Как ты смеешь! Побольше уважения, будь любезен, иначе получишь от ворот поворот, когда фрау доктор Бройер вернется да услышит про твое пьянство.

Лили за спиной у Гудрун еле заметно улыбнулась. Беньямин ответил ей широкой улыбкой, а вдобавок еще и глаза закатил. А зря.

– Вон отсюда! – взревела Гудрун.

– Ладно. Фрукты, стало быть, собирать не надо, как я понимаю. – Он замер в дверях и подмигнул Лили.

– Нет, надо – вернись немедля! Как ты смеешь уходить, когда я с тобой разговариваю? Хозяин все про это узнает. – Она глянула на Лили. – Держи, – сказала она и сунула громадный таз ей в руки. – Малина. Надеюсь, ты помнишь, что это такое. А потом наберешь свежих цветов для залы.

– Ей хуже, – сказал Беньямин, когда Лили появилась на солнышке. – Власть в голову ударяет. Веди себя хорошо, когда вернется остальная семья. Давай помогу тебе с малиной. – До него дошло, что из дома клети с плодовыми кустами не видны.

Вдали от угрюмой кухни волосы у нее сияли красным золотом. От жара печи они увлажнились, и мелкие кудри льнули к голове, как у херувима. Блузка была велика и болталась на ней, и в зазор было видно тонкое кружево на белой коже. Беньямин осторожно пристроился так, чтобы увидеть побольше. Он скрутил пальцами кусок рафии и придвинулся ближе.

– Я боялся, что ты умерла, – сказал он вполголоса. Лили глянула на него, но не ответила. В такой близи он видел зеленоватые тени от синяков у нее за ухом и грубые царапины на горле. Кровь у него словно зажглась. – Только скажи мне, кто это с тобой сделал, и я его убью. Убью подонка – очень-очень медленно.

– Я сама его убью, – отозвалась она тихо. – Такая у меня здесь цель.

– В том мерзком клубе? Тебя там держали узницей?

– Так или иначе мы все – узники.

Беньямин воспринял это загадочное утверждение как согласие. Не важно, что там за планы у доктора, – у него теперь есть свои.

– Давай я тебе помогу, – сказал он, открывая дверцу клети с кустами.

Искоса глянув на него, Лили шагнула внутрь и замерла, вдыхая жаркий малиновый аромат, перемешанный с резким игривым запахом смородинового листа, а Беньямин схватил палку и выгнал дрозденка, пробравшегося под сетку. В пучках высокой травы тарахтели кузнечики. Пара белых бабочек выплясывала ритуальный танец у них над головами. Беньямин повел Лили вдоль длинных рядов обнаженных фруктовых кустов, пока не добрались до осенней малины.

– Это я их сажал. – Он потянулся к особенно крупному и роскошному кусту. – Попробуй. Бери еще. – Кормить Лили – вот чем он мог бы заниматься до самого вечера. Но после третьей ягоды она отвернула голову. – Тебе не нравится? Сам я тоже абрикосы предпочитаю. А у тебя какой любимый фрукт?

Она рассмеялась.

– Вишня.

– Она сошла уже. Дальше яблоки и ежевика.

Лили взяла его за плечо.

– Даниил, ты предложил мне помощь. Можешь отвезти меня в Линц? – Беньямин глянул на ее маленькую руку и отвернулся, страшно разочарованный, что она не запомнила даже его имени.

– Даниил – это мой брат, – пробормотал он плоским мертвым голосом. – Даниил тебя нашел – и его друг Бруно.

– Беньямин, – поправилась Лили, глядя ему в лицо так нежно, что он тут же ее простил. – Конечно же.

– Линц далеко, целый день ехать – или даже дольше. Можем на поезде, думаю. Ты сама оттуда?

Она кивнула, но Беньямин не очень поверил. Он с любопытством вгляделся в нее. – Ты правда не помнишь, кто ты такая?

– Я сказала, что у меня нет имени. Это правда. Дело не в памяти.

– Ты убегала, когда на тебя напали?

– Нет. – Губы у нее задрожали. – Нет, я бежала куда-то, а не откуда-то. – Она показала ему таз. – Думаю, этого хватит. В доме всего трое.

– Лучше набрать полный, – сказал Беньямин. – Старая ведьма втихаря слопает половину.

Гуляя по саду в поисках первых осенних крокусов, безвременников – Colchicum autumnae, – что росли в изобилии под древним ореховым деревом и были ему утешением в надвигающейся осени, Йозеф заметил Лили и Беньямина среди фруктовых кустов – и замер. Увидел их головы, сдвинутые так близко, и ему стало нехорошо. Он сделал еще пару шагов, увидел, как Беньямин вкладывает ярко-красную малину меж девичьих губ, услышал ее громкий смех и отвернулся, кусая костяшки пальцев: злая зависть поразила его, острая, как удар в солнечное сплетение.

Не разбирая дороги, Йозеф ринулся прямиком через огород – к неприкосновенности своего кабинета, но глаза его так застлала влага, что он едва видел узкую тропку. Ноги не слушались, он давил травы направо и налево, выпуская на волю укоризненные ароматы – бессловесный язык съедобных растений: резкий цитрусовый дух лечебной польши, навевающий воспоминания запах мяты, о каком Калпепер29 – а также античные греки – говорил, что он возбуждает в стариках похоть; тмин, высаженный Гудрун, – от неверности мужей; едкая вонь руты – травы покаяния, сожаления. И вот наконец еще один запах, пьянящий всем тем, что прилежит к дому, – до того сильный, что висит в воздухе, как вкус, – дотянулся до него, забрал, и Йозеф понял, что забрел в кусты розмарина, где прачка развесила мелкое домашнее белье на просушку, как встарь. Он осел на мшистую скамью рядом и принялся растирать голени. Надвигалась старость; еще чуть-чуть этих глупостей – и он станет мишенью для насмешек или того хуже: как те достойные порицания старцы в Книге пророка Даниила, алкавшие юности и красоты Сусанны. Отец рассказывал ему эту историю полвека назад. Но лишь теперь Йозеф осознал, что Леопольду, который всегда казался древним, как многие отцы – своим отпрыскам, было почти пятьдесят – всего на семь лет младше самого Йозефа, – когда тот женился на красивой образованной дочери состоятельного торговца шелком. Йозефа пробило крошечным толчком – он осознал еще одно: Берте Землер, его несчастной матери, было всего двадцать два, почти как Лили. И то было не немыслимо…