Возвращение из Индии - Авраам Бен Иегошуа Страница 29

Это звучало трогательно.

— Что ж, — сказал я. — Давайте посмотрим.

И с этими словами я открыл свой рюкзак, начав выкладывать его содержимое на одеяло, которое они специально для меня расстелили. Эти японки были переполнены готовностью помочь мне. Они принесли большой фонарь, для дополнительного освещения, а затем посадили Эйнат и помогли мне снять с нее запачканную белую рубаху; они же поддерживали ее худую белую спину, пока я, дюйм за дюймом, прослушивал стетоскопом ее спину и грудь, стараясь определить состояние легких, чтобы понять, все ли в них чисто и нет ли в них жидкости. И, конечно, я внимательно прослушал ее сердце; к счастью, оно билось отчетливо и ровно. Обе молоденьких японочки внимательно следили за моими манипуляциями; видно было, насколько они благодарны случаю, который так неожиданно освободил их от ответственности за больную. Что до меня, то я то и дело кивал головой с видом полного удовлетворения. Закончил осмотр я словами, с которыми обратился к своей пациентке:

— Все выглядит не так уж плохо, Эйнати, — специально употребив то же обращение к ней, которым пользовались ее родители, после чего осторожно положил ее на спину, чтобы иметь возможность обследовать ее живот, который был твердым и покрыт красными пятнами — следами непрерывного расчесывания.

К моему удивлению, ее воспаленная печень, которой полагалось быть увеличенной, на деле оказалась уменьшенной настолько, что мне трудно было провести пальпацию ее гладкого, твердого живота. Вначале я встревожился, но тут же сказал себе, что подобные изменения не могли произойти всего за два месяца, что прошли после начала болезни. Желчный пузырь тоже показался мне увеличенным и воспаленным — ибо легчайшего нажатия моих пальцев оказалось достаточно, чтобы исторгнуть из Эйнат вскрик такой силы, что у обеих японок вытянулись лица. Вскоре из коридора послышались звуки шагов, и бритоголовый монах в одеянии цвета заката примчался, чтобы определить причину и источник раздавшегося крика, эхом отдавшегося в тишине монастыря. Монах не говорил по-английски, и я попросил девушек из Японии объяснить ему, что я — доктор из Израиля, прибывший сюда вместе с родителями больной девушки, чтобы забрать ее домой.

Однако монах остался стоять в дверном проеме, как если бы он не в состоянии был понять, какая связь существует между моими словами и тем криком, полным боли, вырвавшимся из груди молодой женщины, лежавшей наполовину обнаженной на каменном полу. Внезапно я ощутил, что моя пациентка теряет уверенность, и злость на жену Лазара, сбежавшую от всех обязанностей по отношению к собственной дочери, снова удушливо поднялась во мне. Я решил прервать клинические обследования селезенки и почек, отложив их до следующего раза. Возможностей у меня будет больше чем достаточно, сказал я себе, после чего переменил повязку на ноге у Эйнат; рана показалась мне воспаленной, но не сильно. Я натянул на Эйнати ее испачканную белую рубаху, пробормотав при этом успокоительно: «Нет причин для паники. У нее всего лишь воспаление желчного пузыря. Как и положено при гепатите».

Среди своих лекарств я отыскал тюбик с кортизоновой мазью, предназначенной для того, чтобы уменьшить зуд. Она могла натереть этой мазью свои руки и живот, хотя ничего, кроме временного облегчения это средство дать не могло, поскольку зуд вызывался скопившимися под кожей солями желчи и снаружи никак удалены быть не могли. Но она со всей сердечностью поблагодарила меня. В то время, пока она себя натирала, я попросил одну из японских девушек поднести фонарь поближе и приготовился к тому, чтобы взять у больной кровь. Кроме всего прочего, это позволило мне увидеть всех разом, включая буддийского монаха, застывшего в дверном проеме, — все они смотрели, как я обматывал резиновый жгут вокруг руки Эйнат, нащупывал вену, а затем медленно и аккуратно извлекал шприц, наполненный кровью. Не удовлетворившись одним разом, я повторил операцию. Поскольку Эйнат не шевелилась, я подумал, что две порции крови лучше одной; никакой гарантии того, что с пробирками ничего не случится, у меня, разумеется, не было. Пробирка могла разбиться, в нее могла попасть инфекция… кровь сейчас без проблем набиралась в шприц… сейчас. Но кто взялся бы предсказать, что может произойти с нами завтра?

* * *

Теперь мы ждали возвращения Лазаров. Монах ушел, и одна из молодых японок отправилась с Эйнат в туалет с двумя стерилизованными баночками, которые я дал ей для анализа мочи и кала — если получится. Сам я остался со второй девушкой и, не задумываясь, попросил у нее еще одну чашку чая, который она с готовностью приготовила мне, добавив кусочек сухого пирожного. Поскольку она выглядела вполне интеллигентно, я спросил ее, что за нужда привела ее в Бодхгаю, и она поведала мне о неких местных курсах, где обучали медитации, называвшейся здесь Випассана, отличительным признаком которой являлось абсолютное молчание в течение двух недель.

— И для этого только вы проделали весь этот путь из Японии? — спросил я с улыбкой. — Не могли ли вы промолчать эти две недели, не выходя из дома?

Но тут выяснилось, что молчание возле священного дерева бо, посвященного Будде, коренным образом отличается от молчания в любом месте на Земле. Я попросил ее рассказать мне о Будде и о том, что его учение может значить для такого, как я, человека рационального склада ума, не подверженного ни мистицизму, ни вере в реинкарнацию. Она попыталась объяснить мне, что буддизм не имеет ничего общего с мистицизмом, но что это — попытка прекратить страдания, приходящие в этот мир вместе с появлением на свет, вместе с болезнями, старостью и смертью, или даже душевные муки, обусловленные присутствием зла или отсутствием любви. А способ уменьшить страдания заключается в том, чтобы разорвать цепи зла, освободиться от его влияния и тем достичь нирваны, которая является концом, последним звеном в цепи превращений, состоящей из бесконечных рождений и смертей.

— Возможно ли нечто подобное? — спросил я с чуть заметной улыбкой, но ответа я не получил, ибо в эту минуту Эйнат вернулась из туалета, поддерживаемая девушкой, которая бережно несла два пузырька, с прозрачной розовой жидкостью, цветом напоминавшим тот цветочный чай, который я незадолго до того пил.

И хотя сердце мое замерло на мгновение, когда в моче я разглядел совершенно бесспорные признаки патологии, выразившиеся в наличии крови, я не произнес ни слова и никак не выдал охватившей меня тревоги. Наоборот, я поздравил Эйнат с успехом и, взяв два маленьких контейнера, поместил их рядом с пробирками, в которых находилась кровь; те в свою очередь покоились в специальных кожаных футлярах, устроенных так, что их можно было сохранить в безопасности во время любого путешествия. И я с благодарностью вспомнил нашего главного фармацевта, которого поклялся особо поблагодарить по возвращении за его предусмотрительную заботу. При этом я продолжал говорить с молодыми японками о Будде и его последователях, допивая третью чашку чая, в то время как Эйнат, свернувшись, снова лежала не шевелясь, как если бы низкий стон, который перед тем вырвался из ее груди, полностью обессилил ее. И еще — меня все более переполняло удивление при виде той неторопливости, с которой родители Эйнат относились к ней самой; особенно это касалось жены Лазара, которая в такое непростое для больной девушки время без всякого сомнения в эту самую минуту стояла перед очередной витриной, прикидывая, что бы еще здесь можно было купить.