Путешествие Ханумана на Лолланд - Андрей Иванов Страница 29

Большую часть времени мы проводили в кофе-шопах и барах, мы болтались в поисках кайфа и шлюх. После продолжительного простоя в лагере нам хотелось жизни, всего сразу, одной большой дозой! Зачастую мы мешали все кайфы в кучу: алкоголь, бордель, травка и “speed”… Как грузины, которые варили частенько «кокнар» и мешали героин с кокаином, адская смесь. Но в бордель ходить было – накладно.

– В бордель не пойдем, – сказал Хануман после второго такого похода, когда он увидел, что у него пусто в карманах. Поэтому он решил, что надо искать дешевых сук, а не ходить в бордель.

– В бордель ни в коем случае ходить больше не будем. Ни ногой! – сказал он.

Я тогда так вопросительно глянул на него: для меня только это имело смысл. Плевать я хотел на зелье и порошки. На кой хер нужны порошки, если некого драть? Он поймал мой взгляд и тут же реабилитировался:

– Но шлюх мы обязательно цепанем, обязательно! Пусть уродливых, старых, бесформенных, гундявых, с редкими зубами, запахом утробы во рту, вечно пьяных, с грязными жопами и бритыми, исполосованными лезвием лобками, но дешевых! Да, как можно дешевле! Когда у тебя такая жизнь, лучше трахать грязное животное, приобретая одно отвращение, чем тянуться к чему-то привлекательному. Понимаешь, в нашем положении имеет смысл достигать высшего уровня отвращения к жизни и всем физиологическим процессам, сопутствующим ей. Красивая баба может вызвать укол отчаяния. Это даже опасно. Нам необходимо отвращение к жизни. А что, как не избыточный натурализм, способствует отвращению! К тому же клевые чувихи нам не по карману, даже одна на двоих, если мы отдадим все свои бабки. А все те, что дешевле, даже те в борделе, в принципе в одинаковой степени отвратны. Они почти такие же, как любая из-за угла, только чуть отмытые. Они не стоят тех денег. Зачем переплачивать? Если можно переступить через брезгливость! Мы будем искать дешевых сук, самых дешевых сук. В этом даже что-то есть такое, не правда ли, Юдж?

– В чем? О чем это ты? – спросил я.

– Как в чем? Как это о чем? В дешевых суках! Я о дешевых шалавах сейчас говорю!

– А! Ну да, возможно, – устало ответил я. – Мне все равно, все равно.

– Вот и я говорю: не все ли равно!.. У тебя точно что-нибудь с печенью… Тебе на все наплевать!

– Да пошел ты!..

На шлюх нам поначалу не везло, пока мы не зарулили в один затхлый подвальчик просто пропустить по рюмке, согреться, отдохнуть. Устали шататься по городу, по интернет-кафе, по туристическим бюро, по магазинам. Ханни сам не знал, чего искал. Я с ним измучился. У меня промокли ноги. Был скверный ветер, дождь мелкой рысцой бежал то там, то тут, как бы играючи. Сопливило. Продрогли. Сели. Дернули. Закурили. Хануман развернул распечатку из Интернета, разложил буклеты, брошюры, что набрал в бюро путешествий. Теперь он их разложил совершенно иначе, без какой-то враждебности. Он раскладывал и разглядывал их, как человек, который может себе многое из предлагаемых увеселений позволить. Предложил доехать сперва до Грено, а оттуда уже паромом на Лолланд. Я кивнул.

– О! – воскликнул он. – Недалеко от Грено есть чудный городишко Эбельтофт. Пишут, что там какой-то музей, потом там очень красивый Старый город, с чудными милыми улочками, которым уже больше тысячи лет… Ну, это они врут. Узенькие улочки, как в Париже… Ну-ну, посмотрим! Значит, много магазинов, значит, много туристов, можно спокойно чего-нибудь – трам-пам-пам – у-мык-нуть… А в Грено, пишут, есть Аквариум, акулы, осьминоги, всякая мразь…

Я отрицательно покачал головой, но тут услышал вполне отчетливо русскую речь. Навострил ухо. Это были две шлюхи.

– Русские шлюхи, – сказал я.

Хануман натянулся тетивой, готовой выстрелить. Мы подсели к ним. Наше вам с кисточкой.

Блондинка с брюнеткой, лет по двадцать, одна смуглая, другая совсем белая; как говорится, на любой вкус. Маленькие груди – острый сквозь майку сосок. Грубые глухие голоса – тени под глазами – шальные глаза. Обе из Питера – дворовые кошки – похотливые твари – что надо. Они живут тут поблизости – за углом – в борделе польского альфонса Марио. Жирный урод уехал – можно заглянуть. Но не меньше чем за триста пятьдесят – что-то жрать надо же. А если понюхать вместе – ну если понюхать вместе, то можно и не жрать – значит, можно договориться – со своими договориться всегда можно – а у вас мобира есть? – Мобира найдется – есть знакомый – у него белый.

Позвонила светленькая, Оля, и на скверном английском сказала: “I need something two times…” [30]

Мы стали ждать. Хануман пытался что-то вкрадчиво рассказывать Оле, но та ничего не понимала и глупо хихикала. Натуля криво улыбалась и тянула из моей пачки сигарету, заглядывая в мои глаза:

– Давно тут?

– Год…

– Забыл уж, наверное, что такое русская баба?

– Да нет, мы тут в Копене повеселились, там много есть…

– А чо ты тут ищешь?

– На жопу приключений он ищет, непонятно, что ли! – взвизгнула Оля и захихикала так же мерзко, как Натуля заглядывала мне в глаза.

Через пятнадцать минут заявился черный курдский мальчик, носом зашмыгал, искры пометал глазами, с подозрением на меня покосился, отвел Олю в сторону. Вскоре она вернулась со словами:

– Мы идем в бордель! Жирный урод уехал на неделю, так мы чуть от голода не подыхаем.

И снова омерзительный смех:

– Ну ты, блин, сказала – по-оотдыха-ае-ем… Ой, обоссусь сейчас со смеху!..

…Так мы убили несколько дней. А потом мы ехали в автобусе, который шел из Ольборга в Эсбьерг (заруливая мимоходом и в Фарсетруп), потому что возвращаться к наверняка уже вовсю кишащему червями старику было страшно. Это был самый медленный автобус в мире! Он шел по мертвой петле, среди самых глухих деревушек и так называемых городков. Вот, например, городок – бензоколонка и автомастерская, рядом дом, за ним другой, третий и все; поля, поля с тракторами, намертво и навечно вставшими в этих полях, ржавые памятники увязшего в собственном дерьме прогресса. Пока ты ехал, юлландский ландшафт за окном вращался, как карусель, самая неспешная карусель в мире.

Водители этих автобусов, как всегда совершенно одинаковые, были такими сонными, что, казалось, могли запросто уснуть прямо за рулем, могли перепутать маршрут, могли свернуть не туда, могли перепутать не маршрут, а себя с двойником-водителем и поехать маршрутом другого автобуса.

Мы уныло ползли несколько часов; дорога вилась, будто издеваясь; несколько раз проехали мимо одной и той же яблони, под которой сидел мастер маленьких декоративных мельниц. Они были выставлены в его саду, на террасе, на балконе, на крыльце, у ворот дома, и даже на крыше дома стояла маленькая мельница, вращая крыльями, в лопасти которых были вставлены цветные стеклышки, искрившие на солнце, но солнца не было; на воротах его дома было большими буквами написано: HÅNDVÆRK [31]. Мы пялились в окно, глотали из горла виски, жевали какие-то булочки с сыром. Хануман всю дорогу пытался вспомнить, на что именно так много было потрачено денег. В конце концов он пришел к выводу: на амфик, виски и шлюх, на их маленькие просьбы, которым не было конца. Он даже зачем-то пытался посчитать, сколько раз мы вызывали барыгу, сколько граммов покупали, сколько раз тот накинул, сколько бутылок виски купили, сколько давали шлюхам на сигареты и шоколадки… и прочее. Подсчитав все до последней кроны, он как-то не то успокоился, не то просто сник.