Путь хунвейбина - Дмитрий Жвания Страница 3

Мне нужно было чем-то ответить. Чем? Я нашел в кармане советские монеты с серпом и молотом и раздал их ребятам, а потом снял с себя армейский ремень со звездой и протянул то ли Лулу, то ли Лили.

- Это тебе. Его мне выдали в армии, - сказал я то ли Лулу, то ли Лили (я заметил, что у многих активистов Lutte Ouvriere опереточные прозвища).

- Ты служил в Красной армии?! Вот это да! – француженка восторженно посмотрела на меня.

Я почувствовал себя рок-звездой или Индианой Джонс, уж не знаю кем!

- Но не в той, которой командовал Троцкий!

Следующим вечером я вместе с Мокки и молодежной ячейкой продавал газету Lutte Ouvriere жильцам многоэтажных домов. Мне сказали, что мы идем в рабочий квартал. Но среди тех, кто нам открывал дверь, не было ни одного рабочего. Может быть, мне не повезло - рабочие в тот вечер покинули свои квартиры. Мы вели себя так, как у нас действуют религиозные сектанты: звонили в дверь и спрашивали: «Не хотите купить свежий номер газеты Lutte Ouvriere?» Кое-то отвечал «Нет!» и отходил от двери, но многие открывали, правда, газету покупали единицы. Большинство прежде, чем отказать, объясняли, почему они не хотят покупать печатный орган троцкистов. Один паренек заявил, что он против коммунизма, потому что он видит, что произошло в России.

- А что произошло в России? – спросила Мокки.

- Вначале был сталинизм, репрессии, а сейчас там голод.

- Но давайте поговорим, почему в России победил сталинизм, - Мокки попыталась оседлать троцкистского конька. Но парень пресек это ее намерение: «Простите, у меня нет времени».

Зачем-то наш поход по квартирам с газетой был оставлен строгой конспираций, как будто мы собирались кого-то похитить или совершить экспроприацию в банке. Мы наматывали круги на автомобилях, будто заметали следы, сигналили друг другу фарами. Припарковались в квартале от нужных домов. Активисты общались шепотом, будто перед нападением на казарму национальных гвардейцев. Я бы предпочел, чтобы так и было, чтобы мы шли похищать директора «Рено», а не стучаться в двери обывателей, отрывая их от просмотра телепередач, как какие-нибудь «Свидетели Иеговы». Если бы нас хотели арестовать, то достаточно было бы, чтобы один из жильцов руанской многоэтажки набрал номер полицейского участка и сообщил, что в квартиры под видом продавцов газеты звонят какие-то странные типы, может быть, воры вынюхивают добычу? Но никто никуда не позвонил. Видимо, во Франции такая политическая деятельность – обычное дело. Да и среди нас был всего один странный тип – я. Я не слова не понимал, о чем говорит Мокки с обитателями квартир. Стоял за ее спиной и внимательно изучал лица ее собеседников. Содержание разговора Мокки переводила мне после.

В Париже в толпе демонстрантов промелькнула худенькая фигурка то ли Лулу, то Лили. Я ей кивнул, но она сделал вид, что не заметила меня. Конспирация. Старшие французские товарищи объяснили мне, что в целях конспирации контакты с внешним миром я имею право поддерживать исключительно с их разрешения.

Лоранс – несанкционированный контакт. Поэтому Мокки идет сзади и вслушивается в наш разговор.

- Я привез тебе подарки от Георгия.

- Мне ничЬего от него не нЮжно. Я ждала, что вы приедЬете вмИесте, а приехал ти один. Почему он не поЙехал? Он не хочЬет меня вЬидеть? О! Он мог бЬИть спокойным. Я бИ не стала ему надоедЬЯть.

Хуже всего быть посредником в чужом интимном конфликте.

- Я не виноват, что он так и не сподобился оформить заграничный паспорт, - отвечаю я, может быть, слишком жестким тоном. Но я приехал сюда изучать активистский опыт, а не выслушивать девичьи истерики.

Лоранс надулась. Из толпы выныривает Пьер, попыхивая трубкой. Вслед за Пьером появляется мужчина средних лет в непромокаемой куртке защитного цвета.

- Познакомься – это Михаил Максимович.

Мы с Максимовичем пожали руки. Он великолепно говорит по-русски.

- Русский – мой родной язык, - смеется Михаил. – Мой отец был белым офицером, вначале эмигрировал в Эстонию, а потом сюда – во Францию. В нашем доме говорили по-русски.

Максимович тоже из поколения-68. Учился в престижной Высшей гуманитарной школе. Некоторое время был активистом ультралевой группировки «Сражающиеся коммунисты», которая утверждала, что в Советском Союзе давно победил государственный капитализм. Но вскоре Михаил отошел от активной политической деятельности и ограничился регулярными выплатами больших сумм в казну Lutte Ouvriere, самой перспективной, с его точки зрения, крайне левой организации.

Кстати, с брошюрой, где «Сражающиеся коммунисты» обосновывали государственно-капиталистический характер Советского Союза, произошла забавная история. Я ее с большим трудом раздобыл во Франции. Привез в Ленинград и отдал ее переводить с французского своему другу, активисту нашей организации «Рабочая борьба» Янеку Травинскому. Янек с энтузиазмом взялся за перевод. Но вскоре процесс перевода застопорился. Я никак не мог понять, почему. Допытывался, в чем дело? И Янек признался – брошюру съела собака его жены. Мы пытались склеить остатки книжки, но безуспешно. Так и осталась мысль французских «Сражающихся коммунистов» для нас не совсем проясненной.

Мы идем по центральным улицам Парижа. Кричим: «Guerre a la Guerre !» («Война войне!»), за нами идут ребята с такой же растяжкой, кричим «Bush, Mitterant – assassine!» (Буш, Миттеран – убийцы!»).

- Наши товарищи из Лиги коммунистов-революционеров считают, что наш лозунг «Война войне!» слишком радикальный. Но они забыли, наверное, что это - лозунг Ленина и Троцкого, - говорит Пьер. У него довольное выражение лица, немного ироничное, ирония в адрес «товарищей из Лиги коммунистов-революционеров», он попыхивает трубкой, распространяя душистый запах голландского табака.

В отличие от «товарищей из Лиги коммунистов-революционеров» я ничего не имею против радикальных лозунгов. «Война войне!» - мне нравится этот призыв.

Мы приближаемся к Сене. Перед нами вырастает шеренга полицейских в черном, в шлемах, в наколенниках, в щитках. Они похожи на пришельцев и одновременно - на рыцарей. Это – спецназ, CRC. Колонна останавливается. Знамена сворачиваются. По команде женщины средних лет начали сворачивать знамена и активисты Lutte Ouvriere (в LO средний командный состав – женщины средних лет, как правило, преподавательницы гимназий). Ребята подчиняются. Все -демонстрация закончена. Мы не взяли президентский дворец, не схватили Миттерана, этого убийцу. Революция отложена на будущее, а сегодня – антивоенный марш протеста. Маршрут согласован с властями.

- Мы не пойдем на Ситэ? В Латинский квартал? – спрашиваю я Пьера.

- Нет. Разрешено идти только до сюда, до площади Шале.

Я испытываю то чувство, которое испытывал в детстве 1 января: ночная сказка, магия перехода, пролетела, а ее так долго ждал. Хочется повернуть время обратно…

Я разочарован. Но не показываю вида. Коммунисты и профсоюзники, разбредаются, за ними – троцкисты. Мы направляемся в кафе. Мимо нас проходят парни и девушки в черных косухах под красно-черными флагами, анархисты и какие-то странные типы, тоже в косухах, на них во Франции мода, с черным флагом, на который нашит фиолетовый треугольник.